Впрочем эти хиты, благодаря виниловым пластинкам доносились тогда почти из каждого окна, вместе с Высоцким, а мои родители тогда уже имели бабинный магнитофон и слушали Розенбаума и братьев Жемчужниковых так, чтобы мы с братом не услышали не дай бог, то есть чаще всего по ночам. Но стены… Ох уж эти стены хрущевок… чего только порой не слышалось из-за них, из соседней комнаты, или квартиры, смотря где стояла кровать…

И сейчас, едва по Авто-радио слышится хриплый голос Розенбаума и Вилли Токарева, я вспоминаю своих родителей, а итальянская эстрада всегда ассоциируется у меня с морем. Уж не знаю почему. Может быть потому, что каждое лето мы ездили всей семьей в Крым и там тоже отовсюду играли эти непонятные, но такие милые песни…

И вот когда появился тот ресторан на крыше, и его музыка, проходя мимо я всегда ловил себя на мысли, что стоит мне туда забраться, на самый верх, я увижу море, синее-синее, теплое-теплое. Особенно зимой меня радовала такая перспектива. Но я всегда боялся и разочароваться и поэтому никогда… то есть вообще – никогда… даже не думал проникнуть внутрь и подняться в тот ресторан.

И, наверное, поэтому, то есть, потому, что я так и не решался реализовать единственное сильное желание своего детства, я стал часто видеть этот сон. Как иду я по этой улице, совершенно пустой и залитой солнечным светом, вдыхая горячий летний воздух и чувствую каждой клеточкой отсутствие ветра. Но я знаю, что все изменится, стоит мне подняться на ту крышу и сесть за ротанговый столик у самого ее края, у высокого железного бортика. Тогда будет и влажный морской ветерок и запах водорослей и йода, и мне будет хорошо, навсегда-навсегда…

Мне тяжело двигаться в том сне, ноги словно свинцом налиты, но я все равно иду. Знаю, что поставлено на карту. Знаю, что море в пыльном жарком летнем Киеве, здесь, по соседству с Золотыми Воротами, можно увидеть только с той крыше. И, Господи, как же я хочу его увидеть, не только в том сне, но и вообще всегда… Мне нужно было родится дельфином, или по крайней мере рыбаком из сказки Пушкина. Я бы не обращал внимания на старуху, я бы глядел только на море… Прости, замечтался…

Так вот. Я могу полночи вертеться, засыпать, снова просыпаться, а потом заново продолжать двигаться наверх. В дом-то зайти не проблема, но во сне, в единственном его подъезде никогда не работает лифт и приходится подыматься пешком, каждый шаг дается с трудом, словно идешь по дну против течения, а вода достает тебе почти до шеи…

Как правило, под утро я добираюсь. И подхожу к краю. И всего на секунду, перед тем как зазвонит будильник и мне придется проснуться, я вижу бескрайнюю голубовато-зеленую бесконечность и чаек, горделиво парящих над ней. И в эту секунду счастье, морской ветер, отдающий яблоками и йодом, и эта бесконечность – неотделимы друг от друга…

Знаю, глупо, надеется, что так есть. Утром, я всегда понимаю, что Киев – не то место, где можно наблюдать подобные картины и чувствовать подобные чувства…разве что во сне… Но я так никогда и не был на этой крыше наяву. Я не хочу утерять способность видеть этот сон. Очень не хочу. Пусть даже он снится мне редко, раз в пару месяцев всего… И пусть я расстраиваюсь каждый раз, когда до меня окончательно доходит, что все это снова только сон…

– То есть ты уверен, что разочаруешься, если повторишь этот путь не во сне? – серьезно спрашивает Сашка. Его латте так и осталось нетронутым, как и мое. И тень печали скользит по его лицу, как и по моему. Странно, что она так впечатлялся, ведь это остатки детства во мне играют, редкая ремиссия в состояние мечтательности с долей уверенности, что все будет по-моему… пусть не сейчас, а когда-нибудь…

– А ты уверен, что нет? – огрызаюсь беззлобно. Все еще не могу вынырнуть.

И беру затушенную сигарету в рот. И раскуриваю, морщась от горького привкуса. Язык саднит – слишком уж интенсивные переживания ему достались с раннего утра, однако все эти «неземные» ощущения помогают мне вернуться к реальности – спасибо им большое.

– А может попробовать? – озорно подмигивает Сашка.

Вот же взялся на мою голову – писатель-фантаст хренов.

И ведь действительно – писатель, и действительно – фантаст. Так и познакомились. Он тогда только начал писать в своих многочисленных блогах, а я вдруг подсел на его писанину. Слово за слово, и пришлось мне крестить его первенца. А потом и дочь. А затем ему – становиться свидетелем на моей свадьбе. Бывает, ага.

– С дуба рухнул? – я вытягиваю вперед сжатый кулак и легонько касаюсь его небритой челюсти.

– А ты сдрейфил! – победоносно восклицает этот изувер.

– Чего вдруг? – рассмеялся я. – Я же знаю, что стоит мне сейчас встать, перейти через дорогу, сделать несколько шагов по каменной мостовой, чувствуя даже через ботинки эти древние, милые сердцу, булыжники, подойти к подъезду дома, из него сразу же выйдет кто-нибудь, так, что мне даже не придется звонить в первую попавшуюся квартиру или в сам ресторан… А потом я подымусь наверх на последний этаж, и там будут кованые позолоченные створки такие, как были в старых лифтах, а за ними дверь в ресторан, и что других дверей на том этаже нет – я видел это во сне – и будет стоять возле них швейцар в поношенной темно-синей ливрее… он лучезарно улыбнется и распахнет дверь и первое, что я увижу – ясно-синее, безоблачное небо и белых чаек…

– Эк тебя понесло, – Сашка улыбнулся. – Пойдем! Я настаиваю. Желание гостя – закон. Увидеть твое море с высоты двадцатого этажа в центре Киева – это чудеса похлеще иерусалимского огня. В конце концов, древний город, где казнили Иисуса предназначен для странных, пусть и ужасных, чудес, а я верю в Киев, верю всей душой! И поэтому – вперед.

Делаю попытку отказаться. Мотаю головой из стороны в сторону, а сердце стучит бешено и в животе неприятное давление. Нет, не из за сигареты. Мне страшно. Страшно хочется. И страшно. Но я встаю. Потому что Сашка уже расплатился с баристо и вышел за ограду кафе.