В тот же вечер я уселся перед компьютером.

Я буду писать от первого лица, чтобы она получила то, что хотела: не только мою личную исповедь, но и ту работу, которую ждала от писателя.

Она прочтет книгу, поймет меня и, может быть, согласится придумать для этого романа счастливый конец.

Впервые с момента вступления на службу к мсье Лучиани мне было трудно находиться рядом с Сереной. Я ощущала почти физическую боль. Чувствовала себя разбитой, усталой, болели все мышцы, щипало глаза. Хотелось остаться дома, в постели, наедине со своими печальными мыслями. Но я знала: тогда Серена непременно забеспокоится.

Когда я зашла в комнату, Серена по моему виду сразу поняла, что дело плохо, и встревоженно заглянула мне в глаза в поисках ответа.

Я легла рядом с ней, взяла ее за руку и рассказала обо всем. Старалась не плакать, чтобы ее не расстраивать. Но голос мой время от времени срывался, и тогда я чувствовала, как ее пальцы чуть сжимаются, она сочувствовала мне и сопереживала. Она слушала мой рассказ завороженно, как те романы, которые я ей читала, ничему не удивляясь, грустно принимая все события как свершившийся факт.

Рассказ мой получился долгим. Затем я открыла ей свои чувства, свой гнев и разочарование. Она не реагировала. Я поняла, что ее спокойствие начинает меня раздражать. Мне хотелось, чтобы она возмутилась, чтобы она рассердилась так же, как я, — насколько она могла это проявить, конечно. Но она только поглаживала мою руку кончиками пальцев.

Потом я поставила музыку, и мы молча лежали рядом. Усталая и вымотанная, я в конце концов уснула. Когда я проснулась, я увидела, что Серена мне улыбается.

— Плохая из меня сиделка, Серена. Гружу тебя своими проблемами, наваливаю на тебя груз своих забот, а потом еще и засыпаю.

Она показала мне экран.

Несколькими часами раньше ее слова меня бы только разозлили, так сильно ждала я солидарности и поддержки. Но, когда я отошла, отдохнула, они показались мне всего лишь смешными и бессмысленными, оторванными от реальности.

Слова сами приходили ко мне. Они словно струились из проворных пальцев, ложились на экран ровным покровом.

Я иногда вставал из-за компьютера, чтобы попытаться дозвониться ей, но она не отвечала, и каждый непринятый вызов вызывал у меня еще большее желание писать.

Шли дни, и текст обретал форму. Спешка навязывала свой ритм, из отчаяния я черпал энергию.

На исходе пятой недели я завершил мою исповедь. Все эти пять недель я только писал и писал, мало ел, плохо спал, свел все разговоры с Хлоей и Жошем к короткой сводке новостей и лаконичному объяснению своих действий. Они все поняли.

Моя квартира превратилась в поле боя. Повсюду валялась одежда, на полу стояли грязные тарелки и стаканы. У меня не осталось ни одной чистой майки, а проголодавшись, я мыл одну вилку или ложку и ел прямо из консервной банки. Привычку к ежедневному мытью с трудом, но удалось сохранить, но, даже стоя под струями душа, я пытался найти слова и сформулировать фразы, которые затем, выскочив в полотенце из ванной, я лихорадочно вбивал в компьютер.

Когда книга была написана, на меня страшно было смотреть: похудевший, измученный, заросший. Но душа была полна надеждой. Я убеждал себя, что все не просто так, что, как только она прочтет, она поймет, простит и, возможно, подарит мне еще один шанс.

Я даже не стал перечитывать текст.

Лучшее, что было во мне, я выложил на этих страницах. Никогда еще мне не удавалось с помощью слов настолько точно выразить свои чувства. Я составил краткое сопроводительное письмо, чтобы пробудить в ней интерес к рукописи.

Отнес конверт, опустил в ее почтовый ящик и отправился домой. Я шел сгорбившись, засунув руки в карманы, ничего вокруг не замечая, и убеждал себя, что она прочтет и поймет.

И полюбит эту книгу.

А потом полюбит меня.

Пять недель прошло с тех пор, как мы встретились с Ионой в «Итальянском кафе». За эти пять недель мое состояние прошло разные стадии: за разочарованием последовал гнев, а потом он уступил место тупой покорности судьбе. Но боль была со мной постоянно.

Состояние Серены ухудшалось день ото дня. Кожа ее становилась все бледней, черты лица заострились, она теперь часто и надолго впадала в забытье.

За эти пять недель ласково и тактично, не спеша, исподволь оброненными фразами, она сумела убедить меня взглянуть на все под другим углом.