Шрифт:
Написанию записки предшествовали объяснения с начальником Главного архивного управления при Совете Министров СССР Вагановым, который, прослышав краем уха, что историк Ю. Зоря натолкнулся на катынский пласт, тут же распорядился перевести данные материалы на специальный режим хранения. Мне не оставалось ничего другого, кроме как прибегнуть к тогда еще магическому статусу ЦК КПСС и затребовать архивные папки, согласно номерам, сообщенным Ю. Зорей, в Международный отдел.
Историку было выделено помещение, предоставлены технические средства, чтобы он мог без отвлечений синтезировать разбросанные по распоряжениям, донесениям и прочим документам сведения о том, как развертывалась трагедия. Самым болезненным и ключевым представлялся мне вопрос: совпадают ли и в какой степени списки на отправку заключенных из Козельского лагеря со списками опознания во время эксгумации весной 1943 года останков из катынских захоронений? Совпадения, как установил Ю. Зоря, просто потрясали.
23 февраля 1990 года М. Горбачев начертал на моем послании резолюцию: «тт. Яковлеву, Шеварднадзе, Крючкову, Болдину. Прошу доложить свои соображения». Меня к подготовке постановления не звали. Из этого напрашивался вывод: генеральный вынужден отдать дань неизбежности, но моим незваным вмешательством недоволен.
Вместе с тем на Международный отдел была возложена вся организационная работа к приему в Москве президента Польши и по отбору для передачи польской стороне копий с документов из фондов управлений по делам военнопленных и интернированных, а также конвойных войск НКВД. Мое предложение предоставить В. Ярузельскому архивные досье, а не выдержки из них, с тем чтобы не навлекать подозрений, будто что-то утаивается, не встретило одобрения М. Горбачева. Нет, только отдельные документы, подкрепляющие содержательную часть сообщения, которые он, советский президент, вручит президенту Польши.
В 1982 году КГБ располагал особо важными материалами по Катыни, ставившими, по-видимому, необходимые точки над «и». Я решил перепроверить, не дополнился ли гриф на досье «Вскрытию не подлежит» еще более грозным «Перед прочтением сжечь». Бумаги, как и люди, которых они касаются, тоже имеют сложные судьбы.
Случай подвернулся примерно через месяц. В перерыве в работе пленума ЦК КПСС я рассказал В. Крючкову о мытарствах, связанных с построением такого ряда индиций, против которого М. Горбачеву не оставалось ничего возразить. В Комитете госбезопасности между тем хранилось в свое время досье, доступ к которому был накрепко закрыт.
Стоявший на нем гриф «Вскрытию не подлежит» встречался редко — только тогда, когда укрывалось нечто сверхважное. Председатель КГБ заметил, что досье по-прежнему находится в комитете и «там есть все».
Уточняю: находится ли в досье приказ, во исполнение которого стряслось непоправимое? «И приказ сохранился. Нам не остается ничего другого, как каяться», — ответил В. Крючков.
Не позже чем через день-два мы с А. Яковлевым были на докладе у М. Горбачева, и, как предварительно условились, под занавес я информировал генсека о том, что КГБ располагает оригиналами документов, позволяющих восстановить полную картину уничтожения в 1940 году польских офицеров в Катыни, под Бологое и Харьковом. И что, следовательно, назревает дополнительное сообщение для поляков.
«Мне В. Крючков ни о чем таком не говорил», — сухо возразил М. Горбачев. Памятуя историю с секретными протоколами, я решил перепроверить у В. Крючкова, неужто генеральный в неведении насчет катынского досье. Шеф КГБ ответил вопросом на вопрос: «О каких документах вы ведете речь? По- видимому, мы неверно поняли друг друга».
Круг замкнулся. Руководителю службы безопасности запечатали уста: не выдавай тайны кому не положено. Определять, кто и что должен знать, — это прерогатива властителя.
Благодаря В. Болдину мы хоть и с запозданием, но все же узнали, что М. Горбачев документы из КГБ получил и читал. Легенда, будто досье попало к президенту СССР перед сдачей им трона Б. Ельцину, недостоверна. Вероятность того, что Горбачев не удовлетворил свое любопытство вслед за состоявшимся у него объяснением с В. Крючковым, равна нулю. Он не был бы Горбачевым, поступи иначе.
Что же побуждает бывшего генерального секретаря и президента СССР продолжать лукавить? Неужели поныне он выводит какие-то плюсы для себя из пробелов в просвещении, за которые вроде бы и не в ответе? Или М. Горбачев должен быть отнесен к тому сорту людей, глаза которых, пословице вопреки, не есть зеркало души? В обыденной жизни подобные персонажи неудобны. В политике они опасны, особенно когда силой обстоятельств узурпируют власть.
На время М. Горбачева пришлось сочетание букета неблагоприятных факторов — политического, военного, технологического, социально-экономического, национального плана. Справиться с ситуацией подобной сложности никому в одиночку не под силу, будь государственный деятель хоть трижды гениальным. Сохранив и усугубив авторитарный режим, замкнув все на себя, на свое субъективное понимание рамок верного и разумного, пределов выносливости системы, на свои представления о соотношении политики и морали, слова и дела, целого и частного, М. Горбачев подсек дававшийся стране шанс на регенерацию, на превращение Советского Союза в эффективно функционирующую современную федерацию.
Кризис личности в условиях единовластия неизбежно потянул за собой кризис системы и государ- ;тва, политический распад личности провоцировал эаспад СССР. Неумение переустроить себя, свои взгляды на власть как вседозволенность и бесконтрольность было приговором конструктивным задачам перестройки до того, как она фактически стартовала.
Секретные протоколы и Катынь — типичные примеры подходов М. Горбачева к неуютным или психологически трудным проблемам. Типичные, но не единственные. Он не захотел вникнуть в рекомендации и покаяться во время своего визита в Чехословакию за распятие пражской весны. С громадным трудом удалось склонить его к передаче венграм материалов, в какой-то мере высвечивавших подоплеку событий 1956 года и личность Имре Надя. И то все делалось выборочно, не знаю — на пользу или во вред. М. Горбачев оказался невосприимчив к соображениям, которые не требовали от нас никаких жертв и лишь запоздало воздавали должное вкладу Югославии в борьбу с нацистской агрессией, позволяли поднять на ступень выше сотрудничество, скажем, с Финляндией или Монголией.