Шрифт:
Риск был, и большой. Я отдавал себе в этом отчет. Примкни М. Горбачев к фракции демагогов, кои безбожие отождествляли с обгаживанием всего святого, а свободу совести с бессовестностью, мне бы несдобровать. Купали бы меня до посинения в ледяной политпроруби. В те годы наши правители хороводов с князьями церкви еще не водили, свечей перед иконами в храмах не жгли, благословений не испрашивали. Религия оставалась, по канонам ультрадогматиков, «опиумом для народа». Ну а распространители подобного зелья и их «покровители» не могли рассчитывать на милое обхождение. Если угодно, моя записка была тестом для партийного и государственного руководства, проверкой серьезности саженными буквами начертанных лозунгов, суливших приоритет гуманности над догмами и «измами».
Оригинал записки пребывает где-то в президентском архиве. Копию я в свое время отдал Харчеву, чтобы сверял, где дело движется и где пробуксовывает. Председателя Комитета по делам культов съели вскорости после торжеств. Возвращение его на дипломатическое поприще сорвалось, хотя я приложил немало усилий, чтобы не пропал человек, коему не чужды были такие понятия, как мужество и гражданский долг. Обрушившиеся в 1991 году события разметали нас всех, и я вообще потерял Харчева из виду.
«Когда-нибудь монах трудолюбивый найдет мой труд усердный...» — как кудесник слова А. Пушкин записал в «Борисе Годунове». Найдет и убедится, что записка открывалась так: «Время неумолимо, и вскоре 1000-летний юбилей введения христианства незвано постучится в наши двери...» Далее я сетовал на то, что мой призыв 1986 года отметить предстоявшую дату на национальном уровне не упал на благоприятную почву. Бездумно упускается возможность нормализовать отношения государства с церковью и тем положить здесь новое начало.
Перед генеральным ставился в нарочито обостренной форме вопрос: кому на пользу консервировать былые обиды и зло? Конфисковали, к примеру, библиотеку Троице-Сергиевого монастыря, рукописи и фолианты свалили без разбору в подвалы Ленинской библиотеки, где их листают мыши. Если все так и оставить, прахом пойдет несметное духовное богатство. В записке излагался примерный план возможных и целесообразных, на мой взгляд, действий, которые, понятно, проблемы не исчерпывали, а скорее указывали направление, коим следовало бы двигаться.
М. Горбачев не извещал меня, разделяет он или нет положенные на бумагу мысли и оценки. От людей сведущих, назовем их так, я узнал, что генеральный начертал на первой странице резолюцию — вопрос к своим коллегам по Политбюро: «Ваше мнение?» С устным довеском: «Заслуживает внимания». Прибавление это выполнило роль катализатора. Особо стойкие атеисты, похоже, перекрестились: отпала потребность гадать-рядить, куда клонится стрелка барометра.
Первым проголосовал за А. Яковлев и тут же получил в награду поручение взять подготовку к юбилею под контроль. Ему вменялось, в числе прочего, убедить В. Щербицкого, возглавлявшего в ту пору руководство Украины, в необходимости возвратить православной церкви колыбель российского христианства — Киево-Печерский монастырь. Все тогда не вернули, но часть перешла под крыло патриархата. А. Яковлев принял на себя функции арбитра, который обеспечивал оперативное устранение недоразумений и трений, возникавших довольно часто на периферии и реже в Москве в ходе имплементацци «новой политики» советской власти в вопросах вероисповедания. АПН, замечу в скобках, используя свою густую корреспондентскую сеть на местах, отлавливало соответствующие данные независимо от вовлекавшихся в тяжбу сторон, так что обращения к арбитру за посредничеством не заставали его обычно врасплох.
Не знаю, по чьему почину определили мне сидеть в первом ряду на сцене Большого театра в часы церемонии речений и приветствий, кои текли из уст глав и уполномоченных различных религиозных сообществ. Похоже, это был жест признательности самого патриарха Пимена, им сообщенный мне знак отличия. В остальном мое пожелание, чтобы ни при каких обстоятельствах не поминалось имя мое, чтобы меня не представляли к награждению церковными орденами и прочее, строго уважалось. Нервная энергия, усилия и время, вложенные в большое и, по моему глубокому убеждению, очень нужное дело, сослужили добрую службу. Каких наград еще надо себе желать?
Было ли удовлетворение от того, что мелкие и калибром покрупнее пакостники вышли из этой истории помятыми? Если честно, под занавес об этом даже не думалось. Естественно, в первые дни моего открытого противоборства с идолопоклонниками, по инерции звавшимися воинствующими безбожниками, особых причин быть в приподнятом настроении не имелось. Опять дали себя знать претенденты на председательское кресло в
АПН, поджидавшие, когда же моя строптивость потянет на параграфы «превышение компетенции» или «нарушение субординации». Попадались и такие, что заподозрили меня в «богоискательстве» и делились своим открытием с политгурманами. Всерьез поверили или по склочности натуры — в кадр не попало.
Чудная публика. Она не мыслит себя вне черно-белых координат. Или с ними, или против них. Со времен Древнего Рима ни на йоту не сдвинулись. Единство в многообразии, цвета с оттенками? Это не диалектика, а софистика. Неверно, однако, утверждать, что мутанты с такими признаками были присущи всецело советской политической школе.
Макджордж Банди наставлял Дж. Кеннеди и был «своим» для ряда других президентов США. Его биограф написал: отличавшийся повышенной религиозностью Банди, попав на круги власти, понял, что есть вещи поважнее христианства, что в конечном счете значительно важнее сила, наличие правящей клики, наличие того, что называется привилегией. И остается только одно — всем этим искусно воспользоваться, что Банди, замечает биограф, умел.
Наши поклонники силы собственным чревом чувствовали, что насилие и безнравственность плохо сочетаются с христианством, по крайней мере с его ранней редакцией. И схема выстраивалась сама собой: кто против насилия, тот пацифист, пацифизм есть непротивление злу, непротивление сродни капитулянтству, а всякий капитулянт уповает — открыто или втихую — на боженьку.
Перестройка, если по гамбургскому счету, сумела запустить на полную мощность накопившийся в обществе разрушительный центробежный потенциал. Креативные ее задатки, едва проклюнувшись, не получали должного ухода, подпитки, стимулирования. Их забивали сорняки и новые культуры, перенесенные с чужих полей и обещавшие в первый-второй год возделывания сверхурожай. Не важно, что случится потом. Так было почти каждый раз и почти во всех сферах.