Шрифт:
Школа должна была бы сделать первейшим своим предметом обучение воспитанников думать. То есть заниматься чем-то противным тому, чем школа занималась при Сталине и чем отчасти еще занимается сегодня. Учить думать. Вроде чего тут непонятного. Если не вникать, вопросов не возникает. Но их, этих вопросов, немало. Нельзя учить думать от и до, или по расписанию, или в ознаменование юбилея, пленума, съезда. Предложив ребенку и взрослому думать, вы приглашаете его все подвергать сомнению, задавать самые разные вопросы, на которые придется отвечать, а среди них — на неудобные.
Самым неприятным из неудобных все время будет вопрос: как внедрилась в нашу действительность разъедающая душу ложь и почему ее вовремя не вывели в дверь? Почему после Сталина ложь, пусть без жестокостей и жертв 30—40-х годов, опять шастала в нашем обществе? Подделки, подчистки, подмена понятий, эшелонирование правды — могло ли это не спровоцировать раздвоение совести? У какого жертвенного огня нам очистить свои души и на чем воспитывать детей и юношестество? История ведь не для истории пишется. Не случайно умный человек назвал историю политикой, повернутой в прошлое. Какую мораль нам выводить из опыта 70 лет, каким он будет, общий знаменатель?
До недавнего времени, согласно официальной версии, считалось, и так записано во всех энциклопедиях и учебниках, что каждый из наших пятилетних планов был полностью выполнен и перевыполнен. С этими выросли поколения. «План — закон», — мы произносили не задумываясь. Как же при выполнении и перевыполнении обострялись диспропорции, деформации, дефициты, приняли такую весомость жилищная и продовольственная проблемы, здравоохранение и просвещение не удовлетворяют самым элементарным требованиям, усилились социальные напряжения? Может, плохо планировали? Не то и не столько на социальную сферу выделяли ресурсов и средств — это теперь точно установлено. Но ведь даже скупые ассигнования и мизерные проекты осваивались наполовину, а населению внушалось, что все отлично и лучше быть не может.
И не утруждали себя сомнением: не глупость ли делаем, выказывая пренебрежение к здравому смыслу, выдавая черное за белое? Если план выполнили, а прорех, гнетущих людей, не только не убавилось, их стало больше, из этого следует, что прорехи запланированы. Как подобное могло иметь место при советской власти? Если вышло против желания, а власть не сумела предотвратить перекос, то что же это за власть, которая не справляется со своей главной задачей — удовлетворением потребностей человека.
Сами себе яму рыли? Некомпетентность конкретных руководителей и исполнителей сеяла сомнения в систему социалистического хозяйствования, в строй. Желание согрешить против правды и при этом увенчать себя лаврами затмевала политический и партийный долг. Если дозволено фальсифицировать общегосударственные показатели по итогам пятилетки, то, естественно, надо было ждать, что в республиках, областях, районах найдутся подражатели. Начнут собирать, складировать, перерабатывать хлопок, которого не было, перевозить несуществующие грузы на несуществующих транспортных средствах и т. п.
При Ленине вещи назывались именами собственными. Это была пора не только разглашения тайных договоров, но и разоблачения буржуазно-помещичьих механизмов обездоливания народа, его эксплуатации, удержания масс на отдалении от экономической и политической власти. Ленин настойчиво следил за тем, чтобы народ знал правду в ее реальном трехмерном измерении. Материально социализма не было и не могло быть, но именно тогда, а не шестьюдесятью годами позже массы морально вкусили от реального социализма.
В труднейшее время, когда судьба революции висела буквально на волоске, Ленин скрупулезно изучал ростки социалистического опыта, по крупицам собирал факты, из которых родились его рекомендации по утверждению народовластия на смену военному коммунизму после окончания навязанных нам гражданской войны и иностранной интервенции.
Мы совсем плохо знаем эту главу — едва ли не важнейшую в ленинском понимании социализма. Десятилетиями она оставалась скрытой от партии и науки. Произвольно выдернутыми отрывками, вне контекста работ Ленина, зачастую доказывалось противоположное тому, что Ленин хотел доказать. В ходе было типичное сканирование терминов, составление цитатников сомнительного достоинства во имя наведения блеска на достигнутое и извинения растерянного капитала.
Вот так. Планирование от достигнутого должно было когда-то закончиться теоретизированием от достигнутого. Культ личности понадобился — извольте. Даже Иван Грозный для колорита сгодился. Петр I не помешал. Вспомнили фольклор («сильна рать воеводою»). Вседозволенность самодержавного пошиба потребовала беспробудного ликования по поводу сыпавшихся, как из рога изобилия, «успехов», «рекордов», «побед». Неуспехи и поражения заранее исключались, и те, кто рисковал усомниться, что подобное может в принципе быть, сразу попадали в обойму врагов вождя, следовательно — врагов народа. Волею одного материалисты впали в идолопоклонство.