Алексей Алексеевич ловил каждое слово, торопливо задавал вопросы.

Надежда Сергеевна увлеклась воспоминаниями и ощутила, что ей делается легче. Она заметила рассыпанные тетради, сложила их, увидела сморщенную скатерть и одернула ее, вспомнила про вишневое варенье и принесла его.

Она снова развернула массивный альбом, заполненный фотографиями.

— Вот сколько их жило. А теперь… — Надежда Сергеевна махнула рукой. — Вот это отец!

Алексей Алексеевич разглядывал старика с бугристым лбом, с проницательными глазами, с гривой волос до плеч. Седая эспаньолка росла от самой губы.

— А вот мама. — Надежда Сергеевна перелистнула картонный лист.

Алексей Алексеевич увидел седую красавицу, затянутую в корсет, в белом старинном платье до пола.

Пошли родственники: мужчины в офицерских мундирах с эполетами, генералы с бакенбардами, женщины в бальных платьях со шлейфами.

Надежда Сергеевна подробно рассказывала обо всех.

А вот и она, Наденька. Вот ребенком на коленях у матери, вот гимназисточка в белом фартучке с косами до колен, а вот она студентка в комсомольской гимнастерке, с коротко остриженными волосами.

— Тогда было модно у молодежи — презирать цветы, наряды, романсы. Вы же помните это время. Мы смеялись над любовью, над тургеневскими барышнями. Я жила в холодном общежитии — хотя могла жить у мамы. Но я боялась, что меня посчитают белоручкой. Ходила на воскресники, читала Маркса и распевала: «Смело мы в бой пойдем». Старомодная мама смотрела на меня испуганно, а отец с любопытством. Он, помню, всегда говорил: «Одичало новое поколение! Но, как все дикари, они полны несокрушимой энергии!»

Надежда Сергеевна оживилась.

— А теперь вот какая стала! — она открыла лист со своим последним фотоснимком. Седая, величавая, точь-в-точь как ее мать.

— Ну, а как Сонечка устроилась? — спросила Надежда Сергеевна.

Алексей Алексеевич принялся описывать дом, жениха, гостей.

Неожиданно из тьмы в окно сильно и густо повалил снег. Это наконец-то к дому подошла так долго плутавшая по полям зима. Увидев серый, черный некрасивый город, она, как заботливая хозяйка, принялась украшать его белым, пушистым. Не успел Алексей Алексеевич удивиться, как черное окно перед ним стало нарядным, зима завесила его с улицы плюшевой шторой.

Алексей Алексеевич вспомнил, как в детстве всегда ждал первого снега и как радовался этому снегу, его белизне, его запаху. И это воспоминание разбудило в душе что-то далекое — смутное ощущение особенной чистоты, радости, легкого светлого волнения. Он завозился в кресле, отхлебнул чаю и впервые за много дней с удовольствием вспомнил о катке.

И уже показалось ему, что ничего страшного не произошло, что не могла же Соня оставаться вечно с ним, и что он исполнил свой долг и теперь вольный казак.

И действительно, ему, пожалуй, нужно радоваться. Дети уходят из дома — это естественно. А вот у Надежды Сергеевны настоящее горе: потерять сына — это не дочь выдать замуж.

Надежда Сергеевна искоса, незаметно бросала взгляды на него.

А Алексей Алексеевич в это время думал о том, что если наперекор всему он в эту зиму не станет ходить на каток, то это будет значить, что старость одолела его. Сквозь эти мысли он слышал:

— Я сейчас вспоминаю… да, да, конечно же, Римма тогда говорила мне по секрету, что в нее влюблен какой-то архитектор. Постойте, голубчик, теперь я вспоминаю ясно! И это было определенно в ту ночь после катка, когда вы там, бессовестные, целовались. Я помню: она прибежала возбужденная, с коньками в руках, и сразу же бросилась ко мне, и мы с ней шептались!

Алексей Алексеевич заметил, что движения у соседки стали, как прежде, уверенно-плавные. Он почему-то заговорил громче, зазвенел ложечкой, загремел стаканом. Он с удовольствием ел варенье, хвалил его.

Снег уже совсем залепил окно.

И в этом было что-то из детства, связанное с елкой, с санками. И еще отец привозил замороженный, каменный хлеб и говорил: «Это прислал тебе заяц. Под елкой в снегу оставил». Маленький Алеша грыз его. От хлеба ныли зубы, пахло стужей, и не было на свете ничего вкусней его.

Вот это счастливо-радостное замирание сердца при виде зимы утрачено уже навеки. Только иногда, словно эхо, донесется из прошлого…

— Ну, вот и зимушка-зима прикатила, — проговорил Алексей Алексеевич, уютно закуривая. — А чего это у вас покривилась вешалка для полотенца? — поднялся он. — Где молоток?

— Да что вы, голубчик, я сама!

— Давайте, давайте!

Алексей Алексеевич, держа во рту гвоздь, застучал молотком.

Было уже три часа утра. Снег все валил и валил. А по коридору разносился резкий стук молотка. Пудель проснулся и, подняв свою морду-астру, удивленно смотрел на людей, помахивая хвостом-метелкой.