Смотря кто!
– огрызнулся Ельцин. Взяв на себя роль адвоката, он судорожно искал аргументы в свою защиту, кляня себя за то, что в свое время плохо учил историю отечества. Наконец, подобно петуху из крыловской басни, ЕБН нашел в навозной куче фактов из жизни сталинского СССР «жемчужину», которая, как он верил, могла помочь ему опровергнуть обвинение в чрезмерном пьянстве - тем более, что он в качестве пункта обвинения воспринять свое любимое развлечение никак не мог:

А вы-то все сами с иностранными политиками как пили! И с немцами! И с английскими дружками: Бевином, Иденом, Черчиллем!

Никакие они нам не «дружбаны», - опроверг его Молотов.
– «Бевин - это черчилливец. Враждебный... С Иденом можно было ладить. А с Бевиным - это такой, что невозможно. Этот Бевин был у нас на вечере в Лондоне. Ну, наша публика любит угощать. Мои ребята его напоили, изощрились так, что когда я пошел его провожать, вышел из дома, а он был с женой, такая солидная старушка, она села первой в автомобиль, он за ней тянется, и вот когда он стал залезать туда, из него все вышло в подол своей супруги. Ну что это за человек, какой же это дипломат, если не может за собой последить? Его напаивали, ему нравилось, а русские любят напоить».

На помощь советскому руководству пришел Главный маршал авиации А.Е. Голованов:

Вспоминаю эпизод, когда меня пригласили в Кремль на обед по случаю приезда Черчилля. «За столом было всего несколько человек. Тосты следовали один за другим, и я с беспокойством следил за Сталиным, ведь Черчилль - известный выпивоха, устроил за столом как бы состязание со Сталиным, кто больше примет спиртного.

Сталин пил на равных и, когда Черчиллся на руках вынесли из-за стола отдыхать, подошел ко мне и сказал: «Что ты на меня так смотришь? Не бойся, России я не пропью, а он у меня завтра будет вертеться, как карась на сковородке!»

А ты-то Россию едва не пропил! Согласен, мы были пьяницами, но ты-то - алкоголик. А я всегда утверждал, что «алкоголизм - это визитная карточка безволия», - заявил Вождь.
– Так что, Лаврентий, перефразируй этот пункт обвинения: ренегат Ельцин обвиняется не в моральном разложении и пьянстве (этим грешило практически все советское руководство), а в том, что из-за своего пагубного пристрастия запустил работу и тем самым едва этим не загубил страну. Виновен!

Ельцин снова забился в конвульсиях.

Третий пункт обвинения, - огласил Берия, - предательство коммунистических идеалов и развал партии, в которую он вступил в 1961 году.

Не было у меня никаких таких идеалов!
– завопил ЕБН.

А что же ты писал обратное в своей «Исповеди на заданную тему»?

Я сделал это, потому что в то время «искренне верил в идеалы добра и справедливости, которые несла в себе партия».

Зная биографию родителей Бориса - его раскулаченного деда, репрессированного отца и высланного в захолустное село Березники «как политически ненадежного» дядю, где следом за ним оказались попав в страшные лишения и барачную грязь, и сам Николай Ельцин с маленьким Борисом, можно усомниться в искренности слов моего подопечного, - опроверг своего спутника Ницше.
– Вряд ли беды его родных

подтверждают «добро и справедливость». Просто партия была для Бориса, решившего сделать служебную карьеру, необходимым условием.

– Не ври!
– напомнил Сатана.

Я вступал в ряды КПСС, затаив в глубине души жажду мести за своих близких, и вовсе не «с восторгом перечитывал Маркса и Энгельса» (как некогда заявлял прессе). Компромисс со своим мировоззрением был необходим. Перспективы имелись только у тех, кто готов был влиться в партийный аппарат. Потому, скрывая свои истинные чувства, я громко рассуждал с партийной трибуны о верности генеральной линии партии.

Мой расчет оправдался. Уже спустя два года после вступления в КПСС, а именно в 1963 году, я получил новую квартиру. Меня резко повысили по службе, сделав начальником Свердловского домостроительного комбината. Наша семья с радостью покинула «скворечник» с закопченной печкой-«буржуйкой» и холодной комнатой в «хрущобе» и переехала в центральную часть города, на проспект Ленина, в новую пятиэтажку.

Позднее, в книге «Записки президента» я открыто признался, что никогда коммунистом не был.

«Когда я вернулся из своей первой поездки по США - это было осенью 89-го года, - против меня развернулась известная кампания травли в газетах, на телевидении. В Америке во время одного из интервью я сказал такую фразу: пролетев над статуей Свободы, я сам стал внутренне свободным. В Москве это вызвало переполох. Моей поездкой занялась специально созданная парламентская комиссия... Да, тогда я изменил свое мировоззрение, я понял, что КОММУНИСТ я по исторической советской традиции, по инерции, по воспитанию, но НЕ ПО УБЕЖДЕНИЮ».