отвечать ему равнозначным чувством.

– Почему?

– Разве ты не знаешь?
– Аманда подняла на него глаза.
– Конечно же, из-за тебя. Даже в

церкви, готовясь произнести брачную клятву, я, помню, жалела, что на его месте не ты. Я не

только продолжала любить тебя - я любила тебя безмерно, и уже тогда подозревала, что

никогда не испытаю подобного чувства по отношению к Фрэнку.

У Доусона пересохло во рту.

– Тогда почему ты вышла за него замуж?

– Потому что так принято. И потом, я надеялась, что смогу измениться. Что со временем, возможно, смогу почувствовать к нему нечто подобное, что чувствую к тебе. Однако этого не

произошло, и Фрэнк, наверное, это тоже понял. Эта мысль причиняла ему боль, и он изо всех

сил старался показать мне, насколько я для него важна, чем еще больше душил меня своей

любовью. И меня это раздражало. Он меня раздражал.
– Аманда поморщилась.
– Знаю, все

это, наверное, выставляет меня в ужасном свете.

– Вовсе нет, - сказал Доусон.
– Ты просто откровенна.

– Это еще не все, - перебила его Аманда.
– Я хочу, чтобы ты понял меня до конца. Я

действительно его люблю и дорожу нашей семьей. Фрэнк в детях души не чает. Они центр

его вселенной. Именно поэтому на нас так тяжело отразилась потеря Беи. Ты и представить

себе не можешь, каково это - видеть, как угасает твой ребенок, и быть не в состоянии помочь.

Ты переживаешь полную гамму эмоций: и гнев на Бога, и предательство, и поражение, и

абсолютное опустошение. Однако я смогла пережить все это. Фрэнк не смог. Наверное,

потому что в основе его бездонного отчаяния лежало нечто другое, и все вместе высасывало

из него жизненные силы. Вместо радости, которой была для нас Бея, образуется зияющая

пустота. Мы в шутку говорили, что она уже из утробы появилась с улыбкой. Даже в

младенчестве она почти не плакала. Она постоянно смеялась. Все новое становилось для нее

волнующим открытием. Джаред и Линн соперничали за ее внимание. Можешь себе

представить?

Аманда умолкла, а когда вновь заговорила, никак не могла справиться с волнением.

– А потом у нее начались головные боли. Ковыляя по дому, она начала натыкаться на все

подряд. Бесчисленные специалисты, у которых мы консультировались, оказались бессильны.

– Аманда сглотнула комок в горле.
– Потом... ее состояние стало катастрофически

ухудшаться, хотя она не переставала радоваться жизни. И даже перед смертью, когда она уже

едва могла сидеть без посторонней помощи, она продолжала смеяться. Всякий раз, когда я

слышала этот смех, я чувствовала, как в моем сердце увеличивается рана.
– Умолкнув,

Аманда, с отсутствующим видом уставилась в темное окно. Доусон ждал.

– В конце я часами лежала с ней в постели, просто обнимая ее, пока она спала. А когда она

просыпалась, мы лежали лицом друг к другу. Я не могла отвернуться, потому что хотела

запомнить ее получше - ее нос, подбородок, ее крошечные локоны. А когда она наконец снова

засыпала, я прижимала ее к себе и плакала от несправедливости происходящего.

Аманда заморгала, по-видимому, даже не замечая струившихся по ее щекам слез, не делая

даже попытки смахнуть их с лица. Доусон тоже не шелохнулся. Он сидел совершенно

неподвижно, ловя каждое ее слово.

– С ее смертью во мне тоже что-то умерло. И мы с Фрэнком после этого долго не могли

смотреть друг на друга. Не потому, что злили друг друга, а потому что было больно. Я видела

во Фрэнке Бею, а Фрэнк видел ее во мне, и это оказалось... невыносимо. Мы держались с

трудом, хотя Джаред и Линн тогда нуждались в нас больше, чем когда бы то ни было. Я стала

по вечерам выпивать два-три бокала вина, пытаясь забыться, а Фрэнк пил еще больше.

Наконец я поняла, что это не помогает, и остановилась. Фрэнку это сделать оказалось

сложнее.
– Аманда прервалась, потерла переносицу: эти воспоминания вызвали знакомую

головную боль.
– Он не смог остановиться. Я решила, что рождение еще одного ребенка

сможет его излечить, но и это не помогло. Он алкоголик, и последние десять лет проживает