«Вот и все… - торговец почувствовал солёный вкус слёз на губах. – Кончено».

Наступило долгое, неловкое молчание.

«О, боги! – подумал центурион, - сколько раз смотрел я на кровь, пролитую мной и такими же, как я - но ни разу не видел, чтобы земля отказывалась принять своим жадным ртом это хмельное вино войны».

Римлянин хотел дотянуться и вытащить лезвие из тела иудея. Но ноги не слушались. Руки, словно сломанные ветки дерева, повисли вдоль тела.

«А может, мёртвый иудей – действительно сын бога? Может, он, считавший себя чудотворцем, снимет с меня проклятие? Может, теперь мой старый боевой пилум наконец-то отпустит разум и сердце, и внутри меня погаснет пламя вечной жажды убийства? Не будет больше гор трупов на пятнадцать локтей вокруг в предстоящих битвах, как это было со мной, а до меня - с моими отцом и дедом? А по ночам во сне мне перестанут мерещиться рваные раны и страшные лица людей, погибающих от страшной ярости наконечника?»

Опомнившись, центурион Гай Кассий с напускной бравадой и безразличием громко крикнул солдату – хозяину копья:

– Плюнь! Завтра кузнец сделает тебе новое. Твоё давно уже никуда не годится. Слишком часто точил ты его и всаживал во врага.
– Он хлопнул солдата по плечу и хрипло рассмеялся.

Стража Каиафы, потоптавшись у места казни, ушла по направлению к храму. За ними и солдаты Рима, выставив караул у крестов и вокруг горы, построились в шеренги и в полном молчании потянулись к крепости. Сзади плотных центурий римлян, опустив голову и еле передвигая ноги, покидал Голгофу Гай Кассий.

Незамеченной, быстрой, чёрной тенью к Иерусалиму подкралось огромное грозовое облако. В вершину ближайшего холма ломаной, ослепительно белой стрелой ударила молния, прогремел первый гром, и в открытые рты и щели высохшей от зноя земли сошёл ливень.

На лице Хасана слезы и пот смешались с дождем. Оскальзываясь, он тяжело поднялся. Оставшиеся римляне, завернувшись в красные плащи и накрывшись щитами от непогоды, не препятствуя, молча смотрели, как к распятому подошли несколько человек, среди них – две женщины. Скорбя, со слезами на глазах, вмиг постаревшие, они стали целовать ноги Иешуа. Плакальщицы подставляли под дождь ладони, набирали воду горстями и смывали с неподвижного тела кровь и грязь. Кто-то копался возле лужи с кровью. Оборванцы из группы мужчин, доставая спрятанные в тряпицы мелкие монеты, стали о чём-то договариваться с солдатами. Те равнодушно смотрели на медь, не соглашались и отрицательно качали головами в потускневших бронзовых шлемах.

Хасан, не понимая, зачем и почему он это делает, достал все свои деньги, полученные от продажи масла, за спинами иудеев и римлян подошёл к солдату, стоявшему ближе всех к кресту, и тронул его за плечо.

– Чего тебе? – подобрался легионер. Его рука легла на гладиус.

– О, уважаемый, о храбрый воин великой империи, – тихие льстивые слова тяжелыми кусками глины падали из уст Хасана.
– Продайте мне вон тот наконечник, - караванщик кивнул в сторону Иисуса.

– Зачем он тебе, варвару?
– несмотря на алчный блеск в глазах, солдат оставался настороже. На зелота странный оборванец был не похож, но поди, разбери этих иудеев, самаритян, персов и арамеев.

– Хочу привезти сыну на память оружие Рима, - неожиданно легко соврал Хасан. Ему было страшно, но он чувствовал, что поступает правильно. Купец сыпал словами, стараясь убедить солдата.
– Всё равно наконечник старый, никуда не годится. Да и древко… вон валяется в грязи. А вам за мои деньги сделают десять новеньких, блестящих и острых.

– Оружие Рима? – насмешливо переспросил легионер.
– Оно всегда остаётся у римлян. И знаешь, почему? – Глаза солдата сверкнули яростью и самодовольством.
– На лезвиях наших мечей и копий – гордость, мужество и честь предков, гнев и милосердие богов. Тебе этого не понять, жалкий оборванец. Славу не купишь за ваш ячмень и пальмовые ветки [9] !

Хасан вместо ответа потянул из складок холщовой накидки денежную сумку и потряс ею в воздухе. Громкий звон приглушил шум дождя. Легионер заглянул в мешок с деньгами. Глаза его округлились от удивления. На серебряных монетах чётко был виден профиль императора Августа.

«Не меньше тридцати денариев», - подумал римлянин. Воровато оглянувшись, не видит ли кто-нибудь, солдат обеими руками схватил за горловину кошель, задушив широкими ладонями мелодичный звук. Немного подумав, он подошёл к мёртвому телу, ещё раз посмотрел по сторонам, прислонил к дереву свой длинный щит, используя его, как лестницу, поднялся выше, вытащил наконечник из плоти и обменял его на деньги. Никто из людей возле креста не обратил внимания на действия солдата. А тот, довольный сделкой, тихо рассмеялся и пнул торговца ниже спины грязной сандалией. Хасан, спотыкаясь на раскисшей от дождя тропе, прижимая к груди зазубренное лезвие, пошёл по направлению к городу. Он знал, что отныне утратил покой. Что еще долго ему будет сниться по ночам взгляд назаретянина. Глаза человека, простившего своих убийц.

Каиафа бережно принял ритуальное копьё иудеев из рук стражи.

Печати Понтия Пилата оказалось достаточно, и реликвия, как доказательство, что солдаты Иерусалимского Храма - не самозванцы, не пригодилось. Он бережно завернул оружие в грубый плотный холст и спрятал в кладовую, устроенную за местом для жертвоприношений. Это помещение – скорее, щель - специально сделали для таких вещей. Там хранились праща Давида, посох Соломона, перстень с печатью Ирода [10] и прочие нужные для праздничных церемоний вещи. Когда-то это копьё принадлежало то ли Финеесу, внуку Аарона [11] – первому по счёту первосвященнику Иудеи, то ли ещё кому-то, скрытому от настоящего в песке времён. Но есть древний устный приказ хранить наконечник в качестве символа магических сил крови иудеев - избранного Богом народа. С этим копьем бросался в атаку на укрепленный Иерихон Иисус Навин. [12] Упоминали также, что именно его Саул [13] бросил в юного Давида [14] от бессилия и ревности к будущей славе в недалёком времени нового великого царя. И вот теперь оно спрятано здесь. Что ж, не пригодилось сегодня - пригодится в будущем. Реликвиями не разбрасываются. Правда, есть одно «но». Наконечник на этом копье на самом деле был всего лишь искусной подделкой лезвия, похищенного когда-то Александром Великим. Македонянин забрал его из Храма Зоровавеля [15] , проходя через Иудею в своём походе на Египет. Кто ему сказал о реликвии - неизвестно, но Александру понравилась искусная работа кузнеца и качество металла. Пользуясь своей наглостью и могуществом, царь Македонии не обратил никакого внимания на слабые возражения священников. После того, как был утрачен Ковчег Завета, эта потеря не казалась им слишком большой. А дары, полученные взамен от греков, позволяли не экономить на ремонте храма. Александра давно нет, а тайной подмены реликвии владеет лишь он - Каиафа. Когда придёт время покинуть этот мир, он передаст это знание своему преемнику, который так же, как он, будет верить, что когда-нибудь наконечник вернётся в сокровищницу народа Израиля.

Говорят, терпение - одно из многочисленных качеств зрелого ума и свойство мудрости. Это знали в эпоху Платона, Сократа, Аристотеля. Но ведь мы живём в летоисчислении от рождества Христова. И, наверно, простителен торопливый шаг вперёд в попытках объяснить самому себе, с чего всё началось. Но начало - это всего лишь точка отсчёта на бесконечной ленте времени. Можно идти от этой точки к свету нового дня - а можно повернуть назад, в прошлое. Ибо и там были свои начала, свои пророки и своё время. Там остались камни, разбросанные на тропе познания, а под ними в толстом слое пыли прятались легенды и свидетельства о давно минувших событиях. Известные нам и канувшие в небытие летописцы собирали эти камни и, рассматривая следы на земле, оставленные резцом и кончиком меча, подошвами и подковами коней, помогали новым героям обрести себя в зеркалах вечности. И, может быть, не стоит торопиться. Не сделать ли нам шаг назад, чтобы на тропе перемен найти другую точку отсчёта? Всё взаимосвязано в пространстве и времени. Давайте попробуем не разрубать, а распутывать узлы.