Мерон еле дождался конца этой тирады и задал первый вопрос.

– Знаете ли вы, что такое Приорат Сиона, то, для чего он был создан и почему он вначале был главным среди остальных монашеских орденов на Святой земле? Правда ли, что даже независимый от духовных и светских властей орден тамплиеров подчинялся Приорату?

– Стоп, стоп! Не так быстро. Вы даже не даёте мне сосредоточиться.

Старик думал несколько минут.

– Вы знаете, моя память молчит. Нет, подождите огорчаться, - торопливо сказал он, заметив замешательство гостя.
– Сделаем так. Оставьте мне список вопросов. Я пороюсь в старых бумагах семейного архива. Что найду - всё будет вашим.

Мерон порывисто схватил перо, поданное ему хозяином и, покусывая время от времени его хвостовую часть, минут десять писал. Антиквар всё это время с интересом рассматривал странного посетителя.

– Жду вас через три дня, – но, заметив нетерпеливый жест Мерона, тут же добавил: - Раньше никак. Ведь у меня ещё и работа есть. – Он кивнул на глиняный кувшин.
– В поте лица, сеньор, в поте лица! – добавил чудаковатый хозяин лавки и засуетился, вставая.
– И не говорите мне, что оплатите мои услуги. Судя по вашему виду, - он кивнул на одежду Мерона, на потёртый дорожный мешок, на башмаки, треснувшие от старости, - Вы сами нуждаетесь больше меня.

– Да, кстати, Вам есть, где остановиться?

Гость на мгновение замялся.

– Молчите, вижу. Пойдёмте за мной. – И хозяин повёл смущённого Жильбера через систему запутанных коридоров, стеснённых разной высоты шкафами, полками с черепками, остатками амфор, ржавыми частями лат, кучами светильников, медных чаш, дальше вверх по узкой лестнице.

– Вот Вам пристанище на несколько дней.

Они стояли в комнате под самой крышей здания с единственным окном, выходиящим во двор. У стены стояла кровать, напомнившая Мерону ложе с картины «Исцеление Юстиниана», виденной им когда-то в галерее Уффици во Флоренции.

– Не бог весть что - но это лучше, чем где-нибудь в кустах на траве, – старик аккуратно снял несколько сухих травинок с рейтуз гостя.

Колокол звонил и звонил, оглушая Мерона. Он лез по лестнице вверх на колокольню, чтобы сказать звонарю: «Довольно!» Но ступеньки уходили почему-то вниз по спирали и казались бесконечной тропой в темноту. Ноги становились всё тяжелее. С огромным усилием Жильбер отрывал босые ступни от пола, чувствуя ледяную поверхность каменных плит.

Вот он - выход, освещённый свечой! Вот он, воздух нового дня! Сейчас он остановит звонящего, и колокол замолчит.

Но что это? Звонарь в белом плаще тамплиера с красным крестом на спине сидит, опираясь на меч, и не трогает верёвку языка.

Почему же колокол звонит? Почему он раскачивается и его никто не может унять?

Мерон с криком бросился к огромной бронзовой чаше, но сзади кто-то крепко схватил его за локти…

– А-а-а-а!

Мерон проснулся от собственного крика. Полотняная блуза прилипла к потной спине. Левая рука попала в щель между стеной и кроватью. Правая неловко согнута под подушкой. Комнату заливало утреннее солнце. Было жарко. Колокол церкви Святого Маркела ударил последний раз и затих. Город быстро погасил в своих стенах звонкое эхо. Сразу стали слышны щебет птиц, воркование голубей, далёкий скрип повозки и голос глашатая: «Latte crudo!»

«Какой, к дьяволу, глашатай?
– подумал Мерон.
– Это же крестьянин развозит первое утреннее молоко!»

Жильбер, окончательно придя в себя, сел на постели, вспоминая свой сон.

– Приснится же такое… - проворчал он, потёр виски и встал. Пыльные башмаки стояли рядом, источая запах потных ног. Мерон нашёл в углу чердака старую тряпку, вытер пыль с потёртой кожи и надел башмаки. Выглянув в окно, он увидел неизменные, привычные для Италии ряды верёвок с бельём.

«Итальянки помешаны на чистоте. Если бы я был мастером геральдики, одним из символов на флаге Италии я бы изобразил чистую простыню», – подумал Мерон, оглядывая двор. Прямо по центру небольшого патио розовел старым туфом красивый фонтан.

Вода серебристой струйкой стекала в объёмистую чашу, а дальше по каменному жёлобу уходила через арку ворот на улицу. Жильберу захотелось пить.

Он осторожно спустился по скрипучей лестнице, прошёл мимо шкафов с открытыми створками дверок. Аккуратно ступая между рулонами пергаментов и глиняных табличек, лежащих на полу, подошёл к открытой двери и заглянул в лавку.

Старик сидел на корточках, обложенный свитками. На коленях он держал стопку бумаги и, щедро макая перо в чернильницу, что-то писал.

Мерон постучал по дереву. Старик поднял глаза.

– А, это вы? Вода - в фонтане. Молоко и хлеб на столе. Вы – мой родственник из Генуи. Соседей не бойтесь. Здесь все свои, и жандармов не любят. Предпочитают держать язык за зубами. Но на улицу не выходите. Можно наткнуться на австрийский патруль, – архивариус махнул рукой.
– Идите, идите. Не мешайте мне.

Мерон вышел во двор и стал умываться. Спиной он чувствовал на себе любопытные взгляды. Ему казалось, что за прикрытыми ставнями он видит блеск женских глаз и озорные улыбки детей. Одно из окон тихо отворилось. Из него до половины свесилась юная девичья фигура.