— Фу-ты, черт! Мы к ним, а они от нас! — сообщил он со своего наблюдательного пункта. — Они кругом на болото вышли!..

Трактор развернулся, сани запрыгали по мерзлым кочкам.

…Слушая Володьку и корреспондента, Слава чесал кудрявый затылок, доктор иронически улыбался. А те, красные и упревшие, наперебой рассказывали:

— Я белого первым выстрелом положил. Вижу, он упал. Тут, смотрю, Володя серого подранил, серый в лес кинулся…

— Он мне на мушку плохо лег. Или я взял низковато…

— Ну, думаю, один белый есть, надо другого брать. Другой белый как раз в распадок метнулся…

— Было б время, я б своего догнал. Он по лесу поплутает и загнется.

— Смотрю, распадок валунами забит. А тут еще унты спадают…

— Я ему по ногам врезал. Сколько за ним гнался — а он ушел…

— Мне б в распадок не бежать, а того вторым выстрелом добить…

— Был бы Тимка — как пить дать, не уйти ему! Вот черт, Тимку не взял!..

— Но я-то был уверен, что он готов…

Слава махнул рукой и, не дослушав неудачливых охотников, полез в кабину.

Корреспондент долго не мог успокоиться и простить себе оплошность.

— Вот чертовщина! — сокрушенно говорил он в санях Любушке. — Ведь я думал, раз упал — значит, готов… На кой мне было второго догонять?..

Остаток дня ехали почти без остановок. Лишь один раз остановились поесть. И то, возможно, не остановились бы, если б не наткнулись на голые каркасы из жердей, служившие летом жильем геологам. Геологи давно ушли, сдернув с каркасов брезент и оставив после себя горы пустых консервных банок вперемешку с дырявыми кедами, сапогами без подошв, сопревшими носками, разодранными накомарниками и прочим ненужным хламом. Но мимо этого каркаса и этого хлама нельзя было проехать равнодушно, нельзя было не остановиться и не поглядеть на клочок земли, где недавно жили люди. Ибо этот клочок земли уже не являлся принадлежностью тайги и подступавшего к нему болота, а был обжит Человеком. И другие человеки, завидя его, считали уже своим, не впадая в раздумья, отчего, мол, так происходит, что когда на сиром бездорожье вдруг находишь покинутое жилье и спешишь к нему, то думаешь о нем как о живом существе, связывающем тебя с живыми душами.

Возле покинутых каркасов, чуть поодаль от кучи хлама, развели костер, вскипятили чай. Володька нашел толстый моток новенькой проволоки, отнес его в сани. Корреспондент обнаружил жестяную коробку, полную малокалиберных патронов, забрал ее с собой, сунул в кукуль.

…Слава опять собрался поспать, вскочил на ходу в сани. Влезая в кукуль доктора, он сказал корреспонденту:

— Между прочим, я уточнил: Володька Пашку не трогал.

— Выходит, это я ее разукрасил? — хмыкнул корреспондент.

— Сама разукрасилась. Не хотела его пускать, выскочила за ним в сени и бухнулась в потемках.

— Неправда, — сказала Славе Любушка. — Она сама мне сказала: «Мой муж, если захочет — пусть бьет».

— Это она тебя пугала, чтоб ты Володьку боялась, — засмеялся Слава. — Да ты плюнь, Пашка его ко всем ревнует. Даже к моей тетке цеплялась: о чем, мол, тетка с ним говорила, когда возле магазина стояли?

— По-моему, он без прав ездит, — сказал корреспондент. — Судя по тому, как потеряли водило. Учишь его, что ли?

— А почему не научить, раз хочет? Ездит без прав — поедет с правами, — ответил Слава, скрываясь в кукуле.

Но он так и не уснул. Поворочался-поворочался, вылез из кукуля, побежал в кабину.

И снова навалился черный вечер, затем черная, безлунная ночь в чуть приметном свечении морозных звезд. И снова впереди трактора шел с чадящим факелом Володька. Только сопки больше не переваливали — ехали по ровному, если ровным считать вспучившееся мерзлыми кочками болото.

А на рассвете навстречу трактору вынеслась оленья упряжка с Даниловым на нартах. Все поспрыгивали на землю, окружили Данилова — мужчину средних лет, в телогрейке, в торбасах, без шапки, кривоногого и широколицего.

Данилов до ушей улыбался, выставляя клыкастые прокуренные зубы, всем подавал руку:

— Драстуй, доктор!.. Драстуй, Пашка!.. Драстуй, Володька!.. Драстуй, Славик!.. Так ты наш зоотехник? Драстуй, зоотехник!.. Ай, как хорошо, что едешь!.. Я на сопка был, трактор слышал… Почта большой идет? У кого почта?

— Почта у меня, — ответила Любушка, — Вам три письма есть. И всем есть письма.

— Ай, как хорошо! — еще больше возрадовался Данилов. — Месяц почта нет, жена плачет: «Не знаю, как мой сын техникум живет, не знаю, как учится». Плохо, когда женщина плачет!

— Как ее здоровье? — спросил доктор.

— Хорошо здоровье, — ответил Данилов.

— Зажило ухо? — удивился доктор.

— Ухо болит, нарыв большой стал, — сказал ему Данилов. И Любушке: — Давай почта, я вперед поеду, жену успокою.

— Почта под мешками, сейчас не достать, — ответила Любушка.

— Ну, хорошо. Ну, поехал, — сказал Данилов. — За болото лево повернуть, там два сопка будет, мы там стоим. Часа два поедете. Мы ждать будем: рыбу жарить, мясо варить. Водку везете?