Отсутствие соседей на Сгущёнковской «территории перемирия», позволило подумать, а точнее, задуматься о своей жизни, о будущем и планах на него.

Лучше всего думалось Сгущёнкину за крепким сладким чаем. Поэтому, уложив Толечку спать, он отправился на кухню.

Мельхиоровая ложечка ловко закручивала омут по, центру чашки. А Сгущёнкин напряжённо думал. Вначале он мысленно отругал неверную и 0)§) развратную мадам Сгущёнкину, высказал ей, как она не права и мысленно выслушав её жалкие – оправдания, милостиво переключился на размышления о насущном. Правда, всё же не удержался, отправил ей мысленную фигу и опять вернулся к насущному.

А насущное рисовало определённые перспективы.

Жильё у него уже есть. Оставалось наладить быт и найти хорошую работу, к примеру, заняться грузоперевозками или частным ремонтом и малярными работами – наниматься чинить квартиры и другие небольшие помещения. Грузоперевозки привлекали его больше. Как-никак элит класс! Оставалось получить права и купить машину. А для этого нужны деньги, а значит – работа. Круг замыкался. И Сгущёнкин рассматривал варианты действий, периодически срываясь на мечты о налаженном бизнесе грузоперевозок.

Сгущёнкин навернул ложечкой еще пару кругов, черпанул ею жидкость и, облизнув ложечку, с отвращением поморщился: чай остыл, к тому же получился не чай, а самый что ни на есть горький чефир.

Ложечка выпала из руки и, звякнув об пол, скользнула в узкую щель между полом и плитой. Сгущёнкин за ней не полез, поставил чефир в раковину, и пошёл в ванную: его ждали Толечкины пелёнки с распашонками. Сгущёнкин твёрдо придерживался принципа чистоты. Вечером заглянул Шалтай. Сгущёнкин всё ещё стирал, а чтобы совместить приятное с полезным, – забрал тазик с бельём на кухню. Сгущёнкин стирал, а Шалтай пил чай и разглагольствовал.

На кухню вполз Толечка. Шалтай принялся с ним играть. Толечка улыбался и смеялся. Спустя полтора часа активных игр, малыш начал зевать, кукситься и хныкать. Сгущёнкин отложил стирку, помыл малыша, покормил и уложил спать на диван. На два голоса они с Шалтаем пели ему колыбельные, не попадая ни в одну ноту. Толя крепко уснул. И мужчины вернулись на кухню. Разговор возобновился.

– Вот летом на юга отправлюсь, – мечтательно заговорил Шалтай. – Кум приятеля на Черноморском побережье бизнес держит. Лето, наплыв, нужны рабочие руки. Палаточка, костерок, работёнка… Что ещё нужно настоящему мужчине? И рыбалкой, и ночной охотой поразвлечься можно.

Сгущёнкин мечтательно вздохнул.

– И работка не пыльная. Да какая на море работка – отдых сплошной. Да ещё и деньги платят, – не унимался Шалтай.

Время перевалило за полночь, а Шалтай всё смаковал подробности грядущего путешествия, воображая больше и больше приятных подробностей и мелочей.

В дверь позвонили.

– Это, наверное, Марфа Петровна, – всполошился Шалтай. – Я обещал отвезти её на кладбище к полуночи и – забыл.

Шалтай виновато посмотрел на Сгущёнкина.

– Да что ей делать в полночь на кладбище? – удивился Сгущёнкин.

– Собрание у них там какое-то…

– Ничего себе…

Сгущёнкин пошёл открывать. Шалтай с ним. За дверью действительно оказалась Марфа Петровна. Сгущёнкин впервые увидел её без суровой старушки за плечами, и это произвело на него странное впечатление, будто он увидел Марфу Петровну голой. Сгущёнкин смущенно отвёл глаза. А Марфа Петровна, пребывающая «на взводе» заговорила, одновременно перебегая с места на место, и этими хаотичными перебежками приближаясь к кухне.

– Я полчаса стою под вашей дверью, Вячеслав, и жму в звонок! – возмущенно говорила она. – Вы обещали! Что за безответственность! Хорошо, что додумалась поискать Вас здесь. Вы же меня подставляете.

К моменту произнесения этой фразы Марфа Петровна достигла кухни. Шалтай и Сгущёнкин послушно следовали за ней.

– Дайте человеку хоть чаю попить, – не слишком уверенно попытался вступиться за друга Сгущёнкин. Рядом с тазиком замоченной одежды Марфа Петровна увидела чашку недопитого чая, схватила её и осушила одним глотком.

– Всё. Нет больше чая, – безаппеляционно заявила она, – кончился.

– Я – машину заводить, – робко вставил Шалтай и попятился к выходу.

Сгущёнкин, всерьёз думавший примкнуть к правоверной Марфе Петровне и уже начавший тайно лелеять мысль причислиться к лику святых, резко выкинул эту идею из головы. Если из нерелигиозного Шалтая Марфа Петровна все соки выжимает, что ждёт его, ступи он на скользкий путь смиренных молитв на ночном кладбище под руководством бывшего директора вещевого рынка. «Нет уж, – подумал он. – Я лучше чаю попью».