Ирина наградила Сгущёнкина детскими вещами «на вырост», разной снедью и приятными мелочами, вроде томика с рассказами Толстого, чашки-термоса и пластиковой посуды. Так что вещей стало на целую спортивную сумку больше.

Сам Сгущёнкин бегал от дома к машине и обратно, разбрасывался пылкими словами прощаний и суетливо жал всем руки: и Ирине, и её сыновьям, и плачущему на пороге Ирининого дома директору музыкальной школы. Последний был проинформирован неким неизвестным об отъезде Сгущёнкина и поспешил переубедить его… но аргументы и уговоры не действовали на окутанного флёром безудержных стремлений Сгущёнкина. Директору только и оставалось, что умываться крокодильими слезами. Чаще всего Сгущёнкин останавливался подле Ирины, спешно жал ей руки, зажимая в своих ладонях сразу две её ладошки. Сгущёнкин заглядывался на звёздочки в её глазах и приговаривал: «Какая женщина!» И нёсся дальше.

Расчувствовавшийся директор музыкальной школы вручил Сгущёнкину гитару, на которой оставили пожелания все колеги.

Сгущёнкин чуть не прослезился. Теперь он был уверен, что этот символичный подарок обязательно выведет его на верный путь.

К машине, гордо выгибая хвост, подошла Лиза.

Хаотичное движение, посеянное Сгущёнкиным, замерло. За Лизой трусил серенький котёнок. Почувствовав напряжение сосредоточенных на нём взглядов, котёнок поджал уши и хотел было дать дёру, но Лиза предусмотрительно схватила его за шкирку.

– Ух ты, ваша Лиза котёнка где-то подобрала! – сказал Артём.

– Вы езжайте, а я его пристрою, вон к магазину отвезу, его там быстро заберут, – предложила Ирина.

– Ну что вы, Ира! – укоризнено-напускным тоном сказал Сгущёнкин. – Раз уж неразумное животное (Лиза метнула на Сгущёнкина злой взгляд, мол, кто тут ещё животное неразумное) приютило котёнка, не выкидывать же его нам, существам разумным.

Шалтай шлёпнул себя рукой по лбу и пробурчал что-то вроде:

– Горбатого могила исправит. Самому жить негде а он ещё… ему что, машина моя – бордель на колёсах, что ли? Беда с ним, одним словом, беда.

Лиза с гордым видом прошествовала к машине. Первая попытка запрыгнуть оказалась неудачной, котёнок тянул к земле. Со второй попытки она торжественно доставила ценный груз в автомобиль.

За Лизой в салон водрузился Сгущёнкин, и «Жигуль» с ласковым именем Дуся двинулся в путь.

Директор спрыгнул с крылечка, помахал путникам носовым платком.

– Мы будем ждать Вас, граф! Возвращайтесь скорее! – закричал он.

Машина неторопливо скрылась за поворотом. Директор разревелся в голос. И Ирина обняла своего эмоционального начальника.

Неопределённость не пугала Сгущёнкина. К тому же рядом с ним хороший друг – Шалтай. С ним и его многочисленными родственниками-друзьями точно не пропадёшь.

Сгущёнкин не обратил внимания на то, с каким мрачным видом Шалтай косился на Лизу и котёнка. На то, что Толя руками перепачканными в детском питании (Сгущёнкин его только покормил), пачкает обивку шалтаевской Дуси. И как, оглядывая внутреннее убранство машины, Шалтай приговаривает: «Беда пришла, беда…» И, конечно, Сгущёнкин не подозревал, что у Шалтая есть своя жизнь и свои дела, и о том, что он может просто устать жить сгущёнковскими проблемами. Наивному Вольдемару Сгущёнкину казалось, что их с Шалтаем союз нерушим, но судьба распорядилась иначе.

Когда Дуся, покряхтывая, остановилась у подъезда многоэтажки, Сгущёнкин не сдержал удивления.

– Уууу, каланча! – выдал он.

– Двадцать шестой этаж наш, – сказал Шалтай. Сгущёнкин самодовольно представил себя на вершине горы.

– Я с Анечкой, с хозяйкой, пересекаться не хочу. Так что вещи перетащить помогу, а в дверь позвонишь, когда я скроюсь.

Сгущёнкин послушно кивнул.

Минут через двадцать вещи стояли на этаже перед дверью. Сгущёнкин держал Толечку на руках.

Шалтай положил руку другу на плечо и покачал головой.

– Удачи, друг, – сказал Шалтай.

– Не забывай нас, – Сгущёнкин покачивал Толечку, а тот смеялся и тянул ручки к качающемуся, как на шарнирах, Шалтаю.

– Всё, – махнул рукой Шалтай и быстрым шагом, перешедшим в бег, выскочил на лестничную клетку.

Сгущёнкин долго стоял неподвижно. Ему не верилось, что лестничная клетка «поглотила» друга. Сгущёнкину казалось: вот-вот и Шалтай вернётся, и их приключения продолжатся.

Тяжесть опустилась на сгущёнковское сердце. Но он взял себя в руки.

– Будем верить в лучшее, – приказал себе Сгущёнкин, повернулся к двери и надавил на звонок.

Дверь открыла маленькая худенькая женщина. Она куталась в шерсятную шаль. По её мутным, не способным сосредоточиться глазам и плавающим движениям, Сгущёнкин сообразил: дама не трезва.

– Заходи, – мрачно сказала она, глядя мимо Сгущёнкина, и небрежно махнула рукой.

Сгущёнкин вошёл в отделанную зеркалами прихожую и сразу почувствовал ауру богатства, но не того, умеренно-комфортного, с улицы Салтыкова-Щедрина, а шикарного, вычурного, манерного и обжигающего. Оно выпячивалось из каждого зеркала, подглядывало сквозь резные, инкрустированные камнями, ручки дверей и шкафов, и нависало над головой кованой вешалкой.