Именно волна сочувствия к попранной религии всколыхнула «дворянское собрание» на Приморской площади. В тот жаркий июньский день с моря дул легкий бриз. Приближался праздник святой Розалии, и Караччоло решил навести экономию: сократить с пяти до трех число дней, в течение которых город устраивал в честь святой патронессы иллюминацию и фейерверки. Решение это было столь вопиющим, что даже немногие, весьма немногие дворяне, в той или иной мере преданные вице-королю, не осмеливались поднять голос в его оправдание: вокруг бушевала буря, а Регальмичи, Соррентино, Прадес, Кастельнуово сидели и молчали. Только Франческо Паоло Ди Блази пока хорохорился; впрочем, что с него взять, он и сам адвокат, «штафирка», в геральдических списках то ли числится, то ли нет, дохода и тысячи унций, наверное, не наскребет.

Барон Мортилларо от имени палермского сената уже обратился к его высочеству с посланием, где осудил святотатственный приказ вице-короля; сестра барона, бывшая замужем за испанским дипломатом, обещала поддержку при дворе. Ответа ждали с первой почтой, уверены были: король возмутится и Караччоло будет посрамлен.

— И к тому же он покровительствует янсенистам! — громогласно заявил князь Пьетраперциа в заключение своей пространной обвинительной речи.

— Янсенистам?! — переспросил молодой герцог Вердура, содрогаясь от ужаса еще прежде, чем уяснить себе, кто такие янсенисты.

— Я вам говорю!

— Мне кажется, молодой герцог желал бы узнать, кто такие янсенисты, — вмешался Ди Блази.

— Да-а… — подтвердил молодой герцог.

— Ну, это те, кто по-своему толкует насчет святой благодати… Святой Августин… Одним словом, еретики… А вы, — рассвирепев, набросился князь на Ди Блази, — зачем вмешиваетесь? Если молодому герцогу угодно знать, кто такие янсенисты, пусть спросит у своего исповедника; я лично в столь тонкое дело, как богословие, лезть бы не стал.

— Вы так ужаснулись по поводу того, что вице-король покровительствует янсенистам…

— Да, милейший, ужаснулся, потому что он действительно им потакает, он всему потакает, что может порушить религию.

— Стало быть, вам точно известно, что янсенизм может порушить религию…

— Мне так говорили. Если хотите знать кто, могу назвать…

— Ваш исповедник, разумеется!

— Он самый! А учености у него предостаточно, хоть собак корми…

— Вы полагаете, собаки бы оценили?

— Вам лишь бы сбить человека с панталыку. При чем тут собаки? Вернемся к нашему разговору о празднике святой Розалии, если не возражаете.

— Извольте, не возражаю.

— Так вот, праздник должен длиться пять дней; кто хочет наводить экономию, пусть скаредничает у себя дома… Надумали покрыть ущерб от землетрясения в Мессине за счет палермцев, на деньги, предназначенные для праздника! Так вот, я заявляю: каждый должен заботиться о себе сам. Мессина пострадала — пусть выкручивается. Уж эти мне мессинцы! Каких только пакостей они нам не устраивали!

— Мне говорили, Штафирка намерен перенести столицу из Палермо в Мессину и уже предпринял кое-какие шаги, — сказал герцог Чезаро.

— Вы слышите?! — завопил князь Пьетраперциа, обращаясь к Ди Блази, к Регальмичи — ко всем приверженцам вице-короля Караччоло. — И у вас, потомственных палермцев, не переворачивается при этом известии все нутро?!

— Вице-король против самого города Палермо ничего не имеет, — стал объяснять Регальмичи, — но он считает, что из-за большого скопления здесь дворян правительство в своей работе наталкивается на препоны.

— Это все равно что сказать: главная ему помеха — мы! — заключил маркиз Виллабьянка.

— А то вы не знали? — улыбнулся монсеньор Айрольди.

Он сидел поодаль, а с ним, как всегда неотступно, — Велла; они подвели итог дневной выработки и теперь без лишних слов смаковали лимонное мороженое; дон Джузеппе поглощал его полными ложками, с видимым удовольствием.

Маркиз Виллабьянка, прихватив свой стул, подсел к ним и зашептал монсеньору на ухо:

— Вы знаете, сегодня утром вице-король обнаружил у себя на письменном столе записку, где крупными буквами было написано: «Или празднику не перечь, или голова с плеч».

— Да неужели?! — обрадовался монсеньор.

— Мне сказал по секрету маркиз Кальдарера, он там свой человек… Говорит, вице-король рассвирепел, как бык…

— В том-то и дело, что он хочет ущемить нас во всем, любыми средствами! — разглагольствовал тем временем князь Трабиа.

— Да орешек не по зубам, — льстиво ввернул барон Мортилларо, намекая на письмо Трабиа министру в Неаполь.

— Не знаю, дорогой мой, не знаю, — заскромничал было Трабиа, но продолжал уже уверенно, с нотками горечи: — Боюсь, не проиграно ли наше дело и в Неаполе. Вряд ли найдутся у короля мудрые, испытанные и верные советники. Если изданный маркизом Караччоло законопроект о новой переписи и о налогообложении все-таки пройдет, нам несдобровать: будем платить с имений по той же разверстке, по какой платят за свои лоскуты величиной с полсальмы рядовые обыватели. — Князь почитал особым шиком, а также доказательством своего непоколебимого спокойствия называть Караччоло не Штафиркой, как все, а по имени, с присовокуплением титула.