После депутата встреча с Микеле Фьяндакой успокоила Калоджеро. Жена Микеле, бледная, молчаливая женщина, сразу сварила для гостя ячменный кофе. Микеле достал табак и нарезанную папиросную бумагу. Оба принялись наперебой расспрашивать друг друга о товарищах по ссылке, затем Калоджеро перешел к главному.

— Я тут к депутату Гуррери заходил, — сказал он, — хотел спросить, как он понимает обстановку, так он до того перетрусил…

— Ну, этот свихнулся, — объяснил Микеле, — ты бы на него на улице поглядел: ходит, будто чует за спиной собачью свору… Конченый человек, для него обстановка к тому сводится, что, предложи ему фашисты к ним в партию вступить, он запрыгает от радости.

— А ты сам-то как на обстановку смотришь? — спросил Калоджеро.

— Что тебе сказать? Беспокоюсь я. Но не может же в конце концов банда убийц подчинить себе целый мир.

— Ну а Россия? — спросил Калоджеро. — Что сделает Россия?

— Полгода не пройдет — и Россия налетит на немцев, так Помпео считает. Хочешь поговорить с Помпео? Мы каждый вечер видимся, если останешься до вечера, я тебя с собой возьму. Помпео соображает.

— Знаю, что соображает, — сказал Калоджеро. — Но жена у меня не любит одна по вечерам сидеть, я обещал ей вернуться после обеда. Ты уже сказал мне, что думает Помпео, — это главное. Значит, он говорит — через полгода?

— Да. Он мастер объяснять — все по полочкам разложит, одно удовольствие слушать. Кабы не он, я бы тут был вроде бездомной собаки, которой только свернуться в клубок и подохнуть, он мне смелости придает, всегда спокойный такой… И еще есть один адвокат — из рабочей партии, умная голова, с ним я тоже иногда встречаюсь.

— А он-то что про Россию говорит — думает, пойдет она на фашистов?

— Он думает так же в точности, как Помпео, — ответил Микеле.

— Красота! — обрадовался Калоджеро. — Будет что священнику сказать, я от него частенько про этого адвоката слышу, вот и скажу, что он думает.

— Мы тут тоже имеем дело с попами, — заметил Микеле, — и очень даже хорошо ладим.

— Бывалый моряк знает, откуда ветер дует, и ставит парус. Так и попы: из любого положения вывернуться горазды, — объяснил Калоджеро.

— Увеличить наши ряды — вот что сейчас важно, объединить все антифашистские силы, с попами и буржуями мы потом разберемся. Разве ты не видишь, какую игру ведет Сталин?

— Великое дело будет, когда через полгода он на фашистов навалится, оставит их в дураках, — сказал Калоджеро.

— И вообще капитализм скоро умрет, вот и получится, что единственный победитель в этой войне — Сталин. Это тебе не Наполеон! Сталин даже Наполеона переплюнет.

Муссолини послал разутых солдат перебить хребет Греции, в Греции был снег и был народ, который не хотел, чтоб ему перебили хребет; пришла весна — и с ней в Грецию пришли немцы, итальянцы вступили в Афины вместе с немцами, для греков и югославов — а Югославия тоже была оккупирована — настали черные времена. Прошло полгода, год, и наконец в войну вступила Россия — сама или на нее напала Германия, Калоджеро точно не знал. То, что немецкие войска быстро продвигались в глубь советской территории, беря ее в клещи, захватывая области величиной с Италию, а советские армии сдавались, для Калоджеро еще ничего не значило. Одно из двух: либо Гитлер на несколько дней упредил удар русских и этим спутал их планы, либо первым все-таки ударил Сталин, но малыми силами, будто дело касалось небольшого пограничного инцидента; русские попросту заманивали немцев в глубину своих огромных просторов, чтобы разбить и уничтожить, как армию Наполеона. Калоджеро после нескольких дней колебаний уверился, что Сталин нарочно открыл немцам ворота в Россию.

Теперь в мастерской у Калоджеро собирались люди — студент, маклер, кладовщик и звонарь из собора; звонарь отрывался от беседы лишь для того, чтобы привычно отзвонить в колокола, священник нервничал, как-то раз он застал его в ризнице, когда тот, лежа на сундуке, обводил взглядом висящие там портреты всех до единого — начиная с 1630 года — настоятелей и при этом напевал: «Долой доносчиков-попов, давить их, гадов, как клопов!», после чего священник решил обучить нового звонаря. Калоджеро чувствовал себя на седьмом небе: он горячо разъяснял сталинскую стратегию, и четверка единомышленников безоговорочно с ним соглашалась. Он снова видел Сталина во сне, но сон был смутный, кругом снег, в березах свистит ветер, на снегу разорванными муравьиными цепочками люди, и вот как бы сквозь туман проступает лицо Сталина с тонкой, понимающей улыбкой.

Калоджеро читал «Войну и мир», Сталин рисовался ему Кутузовым из романа Толстого, через месяц после начала войны Сталин принял командование армией: Калоджеро представлял себе военные советы в крестьянских домах, волнение и растерянность генералов рядом с мудрым спокойствием Сталина, крестьянское угощение — черный хлеб и мед — перед этим отечески улыбающимся человеком. Ясно, что при каждом новом известии о немецком наступлении Сталин повторял про себя: «Ишь, разогнались! Ладно, пускай выдыхаются», — и, закурив, довольно попыхивал трубкой. В августе, когда Муссолини попросил Гитлера уважить его — разрешить отправить войска в Россию, Калоджеро подумал: «Бедные ребята, они плохо кончат», — и то же самое с насмешливой жалостью должен был думать Сталин.

В ноябре сорок первого немцы остановились под Москвой, Ленинградом и Ростовом, Калоджеро говорил: «Теперь им крышка, увидите, что будет дальше», — но до мая сорок второго ничего не произошло; затем немцы, остановленные под Москвой и Ленинградом, возобновили наступательные действия на юге, начав продвигаться к Кавказу. Калоджеро забеспокоился — немцы не выдыхались — и мысленно дал русским еще несколько месяцев, пусть полгода, чтобы перейти в решительное контрнаступление. «Зима нужна, — говорил он, — вот начнется зима, тогда увидите, чем кончится крестовый поход против большевиков, Сталин сделает из немецкой армии отбивную котлету», — и он призывал страшную зиму, колючий ледяной вихрь, который сметет с лица русской земли непобедимую дотоле армию.