Халмар Омэли, предупрежденный то ли Хантом, то ли своим инстинктом параноика, явился за двадцать минут до моего ухода, так что времени у него было достаточно, чтобы прочесть мой отчет и просмотреть распечатку: Нэнси как раз заканчивала последнюю страницу. У него была невероятно странная манера знакомиться с текстом. Он напоминал генерала Гелена, что-то бормотавшего, склонясь над шахматной доской, читал и приговаривал: «Вот чертово хулиганье, чертово хулиганье». Но являлось ли это похвальным отзывом об операции или изумленным неодобрением, я не мог понять. Уже уходя, я заметил, как Нэнси быстро, словно птичка, ныряющая в листву (ибо я не должен был это видеть), нежно улыбнулась Халмару. И я подумал тогда, что разумнее волноваться по поводу пустоты в моем сердце, чем в сердцах других людей.

В понедельник, к середине утра, Ховард был уже в великом возбуждении. Кислятинам удалось ликвидировать несоответствие в возрасте Мазарова. Теперь их досье «Советский персонал» было в порядке. Хант то ли не хотел, то ли не мог сообщить мне подробности, лишь сказал:

— Мазарову не тридцать два и не тридцать семь, как он утверждает, а тридцать девять. Намотай себе на ус: он птица более высокого полета, чем мы думали. Рангом выше Вархова.

— Насколько я понимаю, Финские Мики пришли к выводу, что Борис является здесь вторым человеком по линии КГБ.

— Так оно и есть, но Советы, должно быть, специально путают карты. Устроили сумку кенгуру.

Хотя я никогда раньше не слышал этого выражения, метафора явно указывала на то, что речь идет об операции, когда человек Номер Один тщательно скрыт.

— А как же насчет Жени и Вархова? — спросил я.

— Этому еще надо дать оценку. Но одно твердо зафиксировано. Наш Мазаров — один из ведущих экспертов КГБ по Америке.

— Тогда почему же он тут сидит?

— Это, пожалуй, главная загадка, верно? — сказал Ховард.

Если мое посещение Бориса и Жени повлекло за собой тяжелый перекрестный допрос, то пикник подверг меня восемнадцатичасовому сидению с Халмаром, а потом два дня я отвечал по восемнадцать часов на вопросы Вашингтона. Не раз я был близок к тому, чтобы признаться в «отвратительном упущении», как я это именовал (в самых затаенных уголках моего мозга), так как снова и снова возникали вопросы, связанные с запиской Бориса. Насколько я уверен, что запомнил весь текст? Запомнил на шестьдесят процентов? На семьдесят, на восемьдесят, на девяносто, на девяносто пять, на сто? Я совершил ошибку и ответил — на восемьдесят процентов. Кислятина, словно физически ощущая топографию виновности, задала тогда следующий вопрос: «Судя по вашим воспоминаниям, записка состояла из трех предложений и трех предупреждении в одно слово. Если вы считаете, что на восемьдесят процентов помните текст, не упустили ли вы четвертого предложения?»

На это я ответил: «Вероятность нулевая».

«Повторяем вопрос: на 50 %, 40 %, 30 %, 20 %, 10 %, 5 %, 0 %?»

«Вероятность нулевая».

«В записке Бориса отсутствует цель. Чем вы это объясняете?»

Я сидел у машинки, подсоединенной к шифровальной машине. Из Вашингтона поступал зашифрованный вопрос, проходил расшифровку, включалась моя машинка, расшифрованный текст в виде пятибуквенных групп поступал на нее, а я уже научился читать их с листа как обычный текст. Как только я отстукивал ответ, мои пятибуквенные группы отправлялись в обратный путь — проходили зашифровку и поступали в Кислятину на Аллее Тараканов. А я сидел и ждал, когда моя машинка снова застучит. Я провел за этим занятием несколько часов, и у меня возникло ощущение, будто я играю в шахматы с партнером, сидящим в другой комнате. И все это время Халмар Омэли читал через мое плечо вопросы и мои ответы.

Когда машинка отстучала: «В записке Бориса отсутствует цель», я повернулся к нему.

— Как это понимать?

У Омэли была раздражающая улыбка: зубы его сверкали, как и очки.

— Понимайте так, как сказано.

В крайнем раздражении я отстучал в ответ: КАКЭТ ОПОНИ МАТЬ?

ТОЧНО ТАККА КСКАЗ АНО — пришло в ответ.

— Ну, в таком случае у нас проблема, — сказал я. — Не могу же я отвечать, если не понимаю вопроса.

В Йеле я терпеть не мог студентов, которые, как Халмар Омэли, держались с видом превосходства. Голова у них всегда была наклонена под каким-то странным углом. Они слушали вас с полуулыбкой. И словно нюхали исходящий от вас низменный запах. На ваш вопрос они либо отвечали вопросом, либо отделывались отговоркой: «Понимайте как сказано». Если же они все-таки вникали в суть предмета, то уж не оставляли у вас сомнений в своей просвещенности.

— Перед нами, — сказал Халмар, — высоко рангированный сотрудник КГБ, эксперт по американским делам, который заигрывает с куратором низшего ранга в стране, имеющей малое, а то и вовсе нулевое геополитическое значение. Затем указанный офицер КГБ подставляет себя, высказывая вышеупомянутому маленькому куратору соображения крайнего толка, делая аллюзии и крайне неортодоксально сопоставляя свою страну и партию с корыстными мужем и женой. При этом он поносит марксистские догмы. Все это могло бы гарантировать его отзыв и заключение в тюрьму, если бы мы передали запись беседы в КГБ и там ей поверили. Теперь вам ясно?

— Да.

— Отлично. Но коль скоро он возглавляет здесь представительство КГБ, запись этой беседы, если он таковую вел, не должна его тревожить. Он явно имел на то разрешение. В КГБ есть люди, которым разрешено свободно беседовать, а при случае и свободно действовать. Таких постнеандертальцев можно сопоставить с иезуитами семнадцатого века. Вы все еще способны следить за ходом моей мысли?

— Да.

— Отлично. Теперь рассмотрим особую невероятность создавшейся ситуации. Суммируем то, что я сказал: крупный оперативный работник КГБ, который, насколько мы понимаем, не имеет намерения стать перебежчиком, тем не менее завязывает серьезный, полный неосторожных высказываний разговор с противной стороной. Если во всем этом есть какой-то смысл — а смысл должен быть, иначе зачем было начинать? — наш герой выпускает в воздух ноту, которую тут же уничтожает, не успев ее издать. Дело туманное, поскольку в записке нет ничего определенного. В ней нет имен, не содержится нападок ни на одно из наших ведомств, да и вообще она носит слишком общий характер и не таит в себе ничего подрывного. Он протянул вам лопату без ручки. Какое объяснение вы можете этому дать?