Я вывалил всю свою историю. Всё, что мог вспомнить о матери, отце и Сантьяго. Рассказал им об автомобильных стеклах, о мистере Гарсии и том, как он играл для меня на трубе. О своих друзьях и о песне, которую сочинил. Об отцовских бутылках бурбона. Рассказал о брате – о том, как он причинял мне боль, как взял власть в доме в свои руки, как управлял им горящими злобой глазами и крепкими кулаками, и как отец с матерью позволяли ему это делать. Рассказал о поселившейся в нашем доме печали. О том, как мама хотела, чтобы я прикасался к ней, и как у меня от этого ехала крыша. Я рассказал им всё, что помнил, ощущая себя так, словно на меня обрушилась хлещущая дождем и ветром буря, но я все равно продолжал говорить. Должно быть, я говорил очень долго, потому что бросив взгляд на часы, обнаружил, что прошел целый час.

– Мне стоит остановиться, - сказал я.

– Тебе нужна передышка?

– Нет, я в порядке.

– Тогда почему тебе нужно останавливаться?

– Не знаю. Думаю, это всё, что я хотел рассказать. Я и так долго говорил.

– Могу я задать тебе вопрос, Зак?
– спросил Рафаэль.

Я взглянул на него. Адам хотел что-то сказать, но Рафаэль не дал ему, продолжив:

– Этот рисунок?..
– Им завладела какая-то мысль, и он пытался вытолкнуть ее наружу.
– Этот рисунок имеет какое-нибудь отношение к твоей истории?
– Он указал на лист, который я засунул под стул. Не знаю, заметил ли его Адам. Наверное, да. Он всё замечает.

– Давай взглянем на него, - предложил он.

Я вытащил рисунок и положил его в середину круга.

Воцарилось долгое молчание. Группа изучала его, хотя в нем не было ничего такого, что можно было бы изучать.

– Красивый, - сказала Лиззи.
– Я не знала, что ты художник.

– Я не художник.

– Художник, - возразила Шейла.
– Самый настоящий художник.

Я посмотрел на рисунок, пытаясь увидеть то, что видят остальные.

– Хочешь рассказать нам о нем?

Я пожал плечами, подняв на Адама глаза.

– Всё в нем, - ответил я.

– Что, «всё»?

– Вся моя жизнь.

Я прекрасно понимал, что Адам говорит мне своими глазами. Я знал, что внутри меня есть слова, но их так тяжело было вытащить наружу.

– Это я, лежащий на обочине дороги. Рядом со мной мертвая собака. Я как эта мертвая собака. А дорога просто куда-то ведет. Все дороги куда-то ведут, они бесконечны, я же никуда не иду. Я мертв, как эта собака.

– Почему собака?

– Я люблю собак. У меня была одна. Я рассказывал о ней? Не помню.

Все отрицательно покачали головами.

– Мою собаку звали Лилли. Она спала со мной. Я говорил с ней и, казалось, что она меня понимает. Она умерла, когда мне было около пяти. Я нашел ее во дворе. Она не дышала. Мой отец был пьян. «Собаки умирают», - сказал он мне и пошел пить дальше. Я закопал собаку на заднем дворе.

– Сам?
– У Адама было странное выражение лица. Он выглядел печальным. Словно сказанное мной расстроило его.

Я кивнул.

Он кивнул в ответ.

– Может быть, я думал о Лилли. Не знаю. По правде говоря, я ни о чем не думал. Я просто рисовал. Мне приснился сон, и я не мог снова заснуть, поэтому встал и нарисовал этот… этот…

– Автопортрет, - закончил за меня Рафаэль.

– Да, наверное, ты прав.

– Почему пустыня?
– Адам всегда задает много вопросов, касающихся наших картин. Он это любит.

– Это место, в котором я живу. Я живу в пустыне. Всегда в ней жил.

– Тебе нравится пустыня?

– В ней тихо. И она не бесплодна. Все думают, что в пустыне ничего нет. Думают, что это лишенное воды, мертвое место, но это не так. На самом деле она как лес. Нет, в ней нет деревьев, но в ней много чего растет. Она изумительная. Правда. Пустыня потрясающая. Если вы проведете в ней какое-то время, то узнаете, какая она замечательная. Однажды я ходил в пустыню с отцом, он знал названия всех растущих там растений. Это был самый лучший день в моей жизни.

– Значит, - сказал Адам, - ты – мертвый – с мертвой собакой лежишь в сердце пустыни, где растет множество растений. Здесь есть смерть и есть жизнь.

– Наверное.

– Как думаешь, сможешь связать этот рисунок со своей историей?

– Думаю, да.
– Мне на ум пришли разные вещи.
– Может быть, я всегда чувствовал себя так в своей семье. Как будто я уже мертв. Как будто я – всего лишь тело на обочине дороги. Вот кем я был. Вот что я чувствовал.

– Но ты не мертв, Зак.
– Голос Рафаэля был тихим, но твердым.

Я уставился в пол.

– Мне кажется, что мертв. Почти все время.

– Я вижу тебя, Зак.
– Любимое выражение Адама.

– Я тоже тебя вижу, - ответил я, насмешливо взглянув на него.

Он улыбнулся, покачав головой.

– Когда ты в последний раз ощущал себя живым? По-настоящему живым?

Как только Адам задал этот вопрос, я уже знал ответ на него. Только я ему не ответил. Я не хотел говорить этого в группе. Не хотел говорить никому. Мои губы дрожали, и я не мог унять их дрожь. Соленые капли побежали по моим щекам, и взгляд затуманился. Я с силой сжал кулаки, собираясь. Сначала перестали дрожать губы, потом остановились слезы. Я сделал глубокий вдох и разжал кулаки. Снова опустил взгляд в пол. Слова сами срывались с моих губ, я ощущал их – слова, которые не хотел произносить: