Верую, волненья не тая,

Что и впрямь горела, как ракета,

Фронтовая молодость моя!

И читал я о боях, о громе,

О ветрах и гибели друзей,

А потом о нежности, о доме.

О солдатской матери моей.

Ты смотрела в поле, не мигая,

И сказала тихо, как во сне:

— Я в стихах не очень понимаю,

Только вечер нынешний, я знаю,

Навсегда останется во мне…

Может, вправду быть тебе поэтом?!

Нет, не смейся. Кончится война,

И представь, что августовским летом

Позвонит вам девушка одна.

Ну, вот так же, на исходе дня,

«Извините, если помешала!

Я стихи в газете прочитала…

Это Шура. Помните меня?»

Ты ответишь холодно и хмуро,

А в глазах презрительный прищур:

«Шура, Шура, что еще за Шура?

Мало ли звонит мне всяких дур!»

Искра смеха — будто лучик света!

Редкая минута тишины

Посреди грохочущей войны.

Мир… звонки… Да сбудется ли это?!

Все казалось призрачно-забавным.

И обоим было невдомек,

Что случись и вправду твой звонок —

Там, в далеком мире, в должный срок,

Как все было б здорово и славно!

Увидала письма. Улыбнулась:

— Девушки?

— Допустим, что и так.

— Что же ты нахмурился, чудак?

Мне-то что! — И с хрустом потянулась.

А затем с лукавинками глаз:

— Извини, что так спроста и сразу,

Любопытство исстари у нас.

Ты сказал кому-нибудь хоть раз

О любви?

— Да нет еще. Ни разу.

— Вот и славно. Честное же слово,

Болтунов… ведь их не сосчитать!

Не успеют «здравствуйте» сказать —

И «люблю», пожалуйста, готово!

— А вот это, — тронула письмо, —

Мамино. Я верно угадала?

Если б мне когда-нибудь само

Вдруг пришло такое вот письмо,

Я б луну от радости достала!

Что застыл безмолвно, как вопрос?

Нет, с рожденьем у меня в порядке:

Дед меня нашел в капустной грядке,

Говорят, скворец меня принес.

Что ж, я впрямь невесело росла,

Золушка и та того не ведала:

Тиф, невзгоды… Мама умерла…

Мне и четырех-то даже не было.

Вечно хмурый пьяница отец.

Мачеха — еще вторая рюмка.

Это в сказке: туфельки, дворец…

Жизнь суровей: девушка-боец,

Сапоги и докторская сумка.

Впрочем, жизнь всегда за что-то бой!

Все настанет: и цветы и платья.

Будем живы, мы еще с тобой

Побываем где-нибудь во МХАТе!

Ну, пора. Смеркается. Пойду! —

Протянула руку. Быстро встала

И легко тропинкою сбежала,

Помахав ушанкой на ходу.

Глава IV

ПРАЗДНИЧНЫЙ ВЕЧЕР В МОСКВЕ

В ледяную топая броню,

Пляшет вьюга над Москвой-рекою,

Заметая белою крупою

Голубую тонкую лыжню.

Нынче день капризен, как судьба:

Утром солнце звякало капелью,

А затем прихлынула с метелью

Белая сплошная ворожба.

Я сижу, не зажигая света,

И включать приемник не хочу.

Нынче время, памятью согрето,

Шлет сигнал из дальнего рассвета

Кодом по сердечному ключу.

Тот рассвет у неба в изголовье

Был крутым от просоленных слов,

Красно-белым от бинтов и крови,

Черным от воронок и дымов.

Тяжкий грохот, прокатясь по крышам,

Прогремел за праздничным окном.

Только сердце почему-то слышит

Тот, другой артиллерийский гром!

Тот, другой, что, силы не жалея,

Был тараном схваток боевых.

Помнишь, Шурка, наши батареи?

Помнишь хлопцев, павших и живых?!

Помнишь жмыхи, что порою лопали?

Помнишь шутки, раны, ордена?

Помнишь, как катилась к Севастополю

Фронтовая грозная весна!

ИШУНЬСКИЕ ПОЗИЦИИ

1

В линзах солнце дымное дробится,

Степь — как скатерть с блюдцами озер.