Под вечер, неизвестно, какого дня он обнаружил, что сидит у себя в комнате в доме на Екатерининском канале, откуда его мама, выйдя вновь замуж, съехала, а он остался, и, судя по книгам, которыми завален стол, он студент, вяло посещающий лекции, поскольку с утра, уже одевшись, чтобы выйти из дому, нередко возвращался к столу, чтобы набросать стихотворение, а потом уже поздно куда-то идти, и он с головой уходил в книги, засиживаясь допоздна. По вечерам он не любил бродить, даже летом в серенький день не любил выходить из дома, без солнца и голубого неба он не мог обходиться, лучше сидеть за книгой и много дум снизойдет в душу, словно свет сияет там, в мирах иных.

Однако он хорошо помнил, с живостью представлял все, что происходило с ним и вокруг него последнее время. И вдруг такая тишина, полное уединение - первых студенческих лет, когда он, оторвавшись от семьи и ее круга знакомых, почти ни с кем из однокурсников не сошелся близко, и в одиночестве своем впал в хандру. Она на людях нарастала, на лекциях превращалась в томительную скуку, в уединении хоть можно было спасаться от нее чтением, да еще стихами. Но все это на хрупкой грани отчаяния и тоски. Все это с ним было и есть. Вместе с тем он ясно ощущал себя Эротом, что вовсе его не радовало, как недавно в его самоопределении, поскольку его занесло неведомо куда, может быть, тогда же, когда он, повзрослев и поссорившись с матерью, отправился в странствия.

– Жив?
– Аристей усмехнулся не без досады.
– Нет, ты мне скажи, куда пропал?

– Кажется, я был ранен, - наконец не без смущения признался Леонард.
– Подброшенный вверх, я повис в воздухе, ну, и унесся, как подстрелянная птица, неведомо куда.

– Ну да!

– Странно проходил полет. Во времени, похоже, я мгновенно достигаю того или иного места, где я жил прежде или еще только буду жить, вместе с тем движение мое в пространстве продолжалось неудержимо, и тут не все в моей власти, словно у меня есть парабола, как у кометы.

– Что из этого следует?
– с заинтересованным вниманием спросил художник.

– Похоже, я вновь и вновь вступаю в жизнь. Ведь недаром я ощущаю себя младшим современником всех, кто жил когда-то или только будет жить на Земле.

– Но такова вечная сущность юности, преходящей для каждого из нас столь скоро.

– Скоро и вечно, - оживился Леонард.
– Если все это не сон, не мои фантазии, как легко подумать, нас ожидают удивительные приключения, Аристей.

– Какого же рода?

– Эрот, едва пустившись в странствия, претерпел странные изменения, - его приняли за Люцифера.

– Ну, мало ли за кого нас могут принять.

– Не скажите.

– И что же?

– Здесь несомненно загадка моей судьбы, - промолвил Леонард, с грустью взглядывая в даль времен.

Диана только что воротилась из города, как принесли письмо от Тимофея Ивановича из Москвы. Он наскоро и весьма неопределенно, не называя имен, сообщал о сведениях, полученных от известного им лица: его ищут, арест неминуем - по обвинению в участии в транспортировке оружия, о чем дело находится в производстве, что грозит, Диана знала, не просто тюрьмой, каторгой, а, уж верно, смертной казнью, как нетрудно понять, исходя из итогов ряда громких процессов подобного рода. Тимофей Иванович настоятельно советовал лицу, о ком речь, уехать за границу, обещая всяческую помощь, где можно всецело посвятить себя искусству, что в высшей степени и разумно, и благородно. Несомненно речь шла о художнике. Диана, оставив свои дела, заехала к Зинаиде Николаевне, чтобы тотчас отправиться с нею к Аристею.

– Остановись! Прежде всего успокойся, - потребовала княгиня.
– Дай-ка мне письмо. Тимофей Иванович мог бы отписать мне. Зачем понадобилось ему втягивать в это дело тебя?

– Ах, какое это имеет значение, что у него на уме, если опасность реальна?
– горячо возразила Диана.

– Я также думаю, - продолжала Зинаида Николаевна, - Аристей вполне в курсе и принял меры, иначе давно бы сел.

– Как! Он же открыто ходит, устраивает маскарады и благотворительные концерты.

– Кто его знает?
– усмехнулась княгиня.
– Это он для нас Аристей, а открыто ходит некий имярек, неведомо кто, как Леон, оказывается, вовсе не мой сын, а пресловутый Эрот.

– С ним все ясно, - рассмеялась Диана, - он поэт, он мифотворец.

– Разве с Аристеем не обстоит также? Он художник. Он тоже мифотворец.

– Это правда!
– Диана вспомнила сказку о фее.
– Но вернемся к действительности.

– А разве она, эта действительность, не такова, какой ее нам выдают наши мифотворцы?
– весьма глубокомысленно заметила Зинаида Николаевна.
– Впрочем, в любом случае нам надо переговорить с Аристеем, не так ли? Пиши записку. Пошлем с посыльным.

– Записку? Ты считаешь, нам нельзя к нему зайти?

– Его здесь нет. Я знаю, где его найти. Пиши любовную записку о свидании, разумеется, тайном.

– Ты смеешься? А ведь дело серьезно. Расстреляны тысячи безвинных, пришедших на поклон к царю-батюшке; пушками разгромлены баррикады, а теперь ловят и вешают якобы по закону тех, кто сохранил дух сопротивления анахронизму, - между тем Диана села к столу и взяла в руки карандаш.
– Пусть приходит сюда?

– Нет. К тебе. Записку мы вручим посыльному у какого-нибудь магазина. А Аристей нас найдет у тебя. Ведь маловероятно застать его сейчас на месте. Нам надо набраться терпения.