Алов открыла глаза и чуть не вскрикнула: так неожиданно темна была ночь вокруг. Легкий туман, поднявшийся от воды, полностью поглотил горизонт и сделал звезды едва различимыми мягкими пятнышками. Еще раз вдохнув соленый ветер, она отправилась к себе в каюту.

Сон, однако, не шел. Страх, который на открытом воздухе только показывал у границ восприятия свои колючие плавники, в темноте каюты выполз целиком и закачался в воздухе, размахивая светящейся удочкой на голове. Алов отчетливо ощутила водяную бездну внизу — холодную и темную, полную жутких созданий, врагов рода человеческого. Она представила, как медленные черные волны вздымаются до небес и поглощают «Летучую рыбу», как вода срывает дверь и наполняет каюту, как тяжесть сдавливает ее грудь, выгоняя оттуда последний вздох.

Нет, так не может продолжаться.

Алов с трудом оделась в кромешной темноте каюты и выползла на палубу.

Ветер уже почти утих, и туман рассеялся. Луна наполнила водную гладь тысячами серебряных искр, которые сверкали ярче, чем крупные звезды, усеявшие ясное небо. Паруса чуть слышно похлопывали при легких порывах ветра, да легкая рябь с шелестом разбивалась о борта судна.

Алов прошла на нос и встала на самом краю. Теперь она словно парила в воздухе над поверхностью моря — нет, над звездным небом, среди миллионов светящихся точек, круживших в дивном танце вокруг нее.

— Не спится? — Киви, оказывается, тоже был тут. Он сидел прямо на палубе в тени у передней мачты. — Мне тоже.

— Так красиво.

— Да. Лучше всякого сна, — голос Киви был глухим и низким.

— Море совсем не страшное, когда оно так спокойно, правда?

— Море никогда не страшное. Оно прекрасно. Всегда. Когда спокойно и когда штормит. Днем и ночью. Летом и зимой.

— Я боюсь его… боялась. Сейчас нет.

— Ты боишься не моря, а смерти. Все люди боятся. Победи этот страх — и жить станет приятно вдвойне.

Алов замолчала. У похоронщиков все оно на уме.

Но ведь прав Киви, прав. Смерть страшна.

— Но как? Как не бояться ее?

— Припади к сени Церкви, и будет тебе утешение, — ответил жрец словами Ярелла.

Может и правда припасть?

— Скажи, у тебя есть книги? Книги о вашей церкви?

— Да, принцесса, — Киви поднялся. — У меня в каюте. Я могу принести.

— Принеси. И возьми фонарь. При одной луне читать вредно для глаз.

Пятеро человек выстроились по струнке посреди комнаты, боясь даже вздохнуть, а ан-Надм, напустив на себя свирепый вид, прохаживался перед ними, то и дело задерживая взгляд на том или ином из них.

В темном углу сидел ханский палач в полном облачении и с топором — ан-Надм вызвал его для создания гнетущей атмосферы.

Четверо слуг покойного наследника и новый повар. Слуги были ан-Надму знакомы, а вот повара он видел впервые, и это его удручало. Это значило, что хан опять самоуправствует, заменяя людей направо и налево. Во-первых, это было просто опасно — мало ли, что это за новые люди. А во-вторых, это шло вразрез со стремлением ан-Надма контролировать всех и всё во дворце.

— Шаг вперед, — великий вазир махнул пальцем. Повар подпрыгнул как ошпаренный и метнулся на указанное место. — Кто таков?

— Я… я… повар, о светлейший величайший вазир…

— Имя?

— Му… Мухуддин, о светлейший, Мухуддин Ылыклык.

— Как попал на кухню?

— Так ведь… Дядя мой, Батыр Сиркеджи, он же поваром у великого хана… Он испросил высочайшего соизволения… А там как раз один из поваров у… умер, отравился… Ну, меня и взяли…

— Отравился?

— Да… Говорят, рыбою. Есть такая рыба, знает ли великий вазир, рыба-пузырек, потому что она надувается как пузырь… Она очень вкусна, если правильно приготовить ее… А если неправильно, то смертельно опасна…

Мухуддин забормотал про рыбу, а ан-Надм задумался. Да, повар отравился как раз с неделю назад, но вроде не насмерть. А выходит, что умер. Почему ему не сообщили, интересно узнать. Ну и потом, рыба, значит. А если нет? Надо будет послать Вишванатана, пусть проверит труп, если конечно там что-нибудь осталось.

— А может, это ты и отравил его? — ан-Надм подпустил в голос свирепости.

— Да что… Да я… Как… — несчастный Мухуддин покрылся пятнами, — О величайший вазир, я не отравлял его! Я и знать не знал о нем!

— А может, ты врешь мне? А сам отравил повара? А может, и еще кого-нибудь? — либо сейчас выдаст себя, либо невиновен. — Что если тебе пообщаться с палачом? — Палач, стоявший в углу, звонко провел пальцем по лезвию своего топора.

— Никого я не травил! — Мухуддин упал на колени, он почти плакал. — Не вели казнить, о вазир! Я ни в чем не виноват! Я не умею готовить рыбу-пузырек и никогда бы не взялся за нее! А то, что тебе говорили про баранину — правда, я выбросил ее в окно, но это только потому, что по ней ползали мухи, а светлейшему хану негоже кушать еду, засиженную мухами! Потому я и выбросил ее, а не чтобы украсть ее!