Пока она говорила, Люсиль тщетно старалась откинуть вуаль – большая золотая булавка крпко держала ее; она чувствовала жгучее желаніе показать этой величественной женщин съ суровымъ лицомъ, какъ она прекрасна… Занятая этимъ, она не слышала и половины того, что говорила маіоршa, но и при полномъ вниманіи она, конечно, ничего бы не поняла. Она, избалованная, обожаемая, вокругъ которой тснились вс аристократическіе гости, посщавшіе элегантный салонъ ея матери, она, баловень счастья, по знаку которой суетилась вся прислуга, которая спала дома подъ розовыми атласными занавсками, могла ли она вообразить, что здсь, въ этой непривычной для нея мщанской обстановк она потерпитъ пораженіе, унизительне котораго нельзя себ представить. При послднихъ словахъ маіорши, произнесенныхъ съ особымъ удареніемъ, она вдругъ выпрямилась, оставила непокорную вуаль, положила свою руку на руку своего спутника и мягко и граціозно, какъ ласкающаяся кошечка, прижалась къ его высокой фигур.

– Въ чемъ провинился мой бдный Феликсъ, что вы говорите о прощеніи и забвеніи? – спросила она, – и онъ долженъ вернуться одинъ? Этого не можетъ быть, сударыня! Онъ ведетъ меня въ домъ Шиллинга, не можетъ же онъ оставить меня одну тамъ, въ чужомъ дом – вы это и сами понимаете.

Гордость, кипвшая въ молодой горячей крови, сознаніе собственнаго достоинства рзко и граціозно выступали въ каждомъ движеніи этой отъ природы богато одаренной двушки.

– Да и я ему этого не позволю, такъ вы и знайте, къ тому же и времени нтъ. Мы немедленно обвнчаемся въ какой бы то ни было церкви здсь или въ Англіи, все равно, потому что мы во что бы то ни стало должны явиться къ мам мужемъ и женой – тогда ея сопротивленіе не будетъ имть никакой силы.

Грубый смхъ заставилъ ее вздрогнуть. Она до сихъ поръ не замчала совтника, который стоялъ въ присутственной комнат недалеко отъ отворенной двери и съ напряженнымъ интересомъ слдилъ за происходившимъ въ сняхъ. Теперь онъ подошелъ ближе на нсколько шаговъ и остановился на порог, выставивъ впередъ лвую ногу, сложивъ руки и съ выраженіемъ capказма на лиц, какъ бы насмхаясь надъ глупостью всего свта.

Люсиль крпче оперлась на руку молодого человка. „Пойдемъ отсюда, Феликсъ“, сказала она тревожно, но маіорша остановила ихъ повелительнымъ жестомъ. Это было совершенно спокойное властное движеніе, и только неестественный блескъ широко раскрытыхъ глазъ обнаруживалъ сильное внутреннее волненіе.

– Я хотла бы знать только одно, – сказала она коротко и отрывисто, какъ будто бы ей стоило большого труда говорить съ двушкой, – неужели вы думаете, что только одна госпожа Фурніе можетъ протестовать противъ этого брака?

– А кто же еще, – вскричала двушка, точно упавъ съ облаковъ. – Папа и мама разошлись окончательно. Господинъ Фурніе не иметъ на меня никакихъ правъ. Да, я бы и не послушала его, – онъ этого не стоитъ – въ одинъ прекрасный день онъ тайно покинулъ маму.

– Классическая театральная наивность! – саркастически произнесъ совтникъ, между тмъ маіорша отвернулась, какъ будто бы это нжное воздушное существо ударило ее кулакомъ въ лицо.

– Прости, мама, и – прощай! – сказалъ Феликсъ дрожащимъ голосомъ, но съ твердой ршимостью положить скоре конецъ столкновенію, грозившему перейти въ ссору.

– Итакъ вы немедленно женитесь, господинъ референдарій, – засмялся совтникъ.

Молодой человкъ не отвчалъ ни слова, даже не взглянулъ на говорившаго. Съ горькой усмшкой опустилъ онъ протянутую къ матери правую руку, которую она оттолкнула.

– Посмотри на меня! – приказала она, съ трудомъ сдерживаясь. Это „посмотри на меня“ служило нкогда для открытія его грховъ; а именно: писанія стиховъ, запрещеннаго участія въ спектакляхъ другихъ дтей въ дом Шиллинга, оно заставляло мягкосердечнаго мальчика тотчасъ же откровенно сознаваться – и теперь эти слова какъ бы невольно сорвались у нея съ языка.

– Посмотри на меня, Феликсъ, и потомъ спроси самъ себя, посмешь ли ты привести ко мн жену, которая…

– Мама, не договаривай, – прервалъ онъ ее ршительно, – я не потерплю, чтобы ее унижали, чтобы она услышала оскорбленіе, которое отравитъ ея невинное сердце.

И нжно, какъ бы защищая, онъ положилъ свою руку на темную головку, которая со страхомъ, бросивъ косой взглядъ на присутственную комнату, прижалась къ его груди.

Этого невозможно было перенести. Къ чувству материнской ревности примшивалось оскорбленное самолюбіе женской натуры, повелительно требовавшей отъ сына: „ты не долженъ никого любить наравн со мной!“ Къ своему величайшему удивленію она теперь преслдовала своей непримиримой ненавистью не презрнную танцовщицу, а прелестное существо, прижавшееся къ его груди, – до сихъ поръ ей не приходила въ голову мысль, что сынъ можетъ сдлать выборъ. Это возбудило въ ней страшную внутреннюю бурю и лишило ее послдняго самообладанія!… Она знала, что у каждой замочной скважины любопытные глаза; она знала, что завтра же фамильная сцена въ сняхъ монастырскаго помстья будетъ всюду извстна черезъ прислугу, но она не въ силахъ была преодолть страсти, отъ которой дрожалъ ея голосъ.

– Вотъ теперь и видно, какъ легко сыну разстаться съ матерью, – сказала она дрожащимъ голосомъ. – При такой черной неблагодарности ни одна женщина не пожелаетъ имть дтей. Разв я для того проводила безсонныя ночи у твоей постели во время твоихъ болзней, разв для того приносила всевозможныя жертвы, чтобы уступить тебя первой встрчной молодой твари, едва успвшей снять дтскіе башмачки. Если въ теб есть хоть искра благодарности и справедливости, то ты не покинешь меня – я не хочу никакой дочери!

Съ робкимъ изумленіемъ взглянулъ молодой человкъ на негодующую мать – при этой внезапной вспышк ревности, при этихъ неслыханныхъ притязаніяхъ на всего человка, какъ на свою собственность, ему вспомнился его несчастный покинутый отецъ. Безграничный эгоизмъ жены могъ расторгнуть бракъ. Это убжденіе подкрпило въ немъ духъ сопротивленія.

– Твое воззваніе къ моимъ сыновнимъ обязанностямъ сурове и несвойственне, чмъ было бы требованіе, чтобы я изъ любви къ теб выкололъ себ глаза.

– Фразы! – воскликнулъ совтникъ.