– Крестьянское хозяйство! – пробормоталъ сквозь зубы Феликсъ и съ досадой повернулся въ другую сторону.

Тамъ разстилался чудный цвтникъ передъ домомъ Шиллинга, и онъ вздохнулъ какъ-то свободне – тамъ онъ всегда чувствовалъ себя боле дома, чмъ въ монастырскомъ помсть. Черезъ обвитую плющемъ стну онъ конечно видлъ только часть лужайки, посреди которой билъ фонтанъ, также ему видны были за поворотомъ зеркальныя стекла оконъ между каменными орнаментами арки, а противъ стны возвышались въ три ряда великолпные платаны, отдлявшіе владнія Шиллинга отъ сосдей съ другой стороны. Ихъ ему было видно вполн – они тянулись двойной аллеей съ южной стороны дома съ колоннами отъ уличной ршетки до самаго сада. Эта великолпная аллея была нкогда любимымъ мстомъ игры его и его маленькаго друга Арнольда; въ ней всегда царили пріятный полусвтъ и прохлада, и въ жаркіе дни она служила барону Крафту вмсто салона: здсь подъ деревьями онъ принималъ постителей, отдыхалъ и пилъ кофе посл обда.

Теперь тамъ также стоялъ кофейникъ на стол, но не мдный, хорошо ему знакомый, а серебряный. И вообще на стол стояло много cepебряной посуды, а среди нея сверкали маленькіе хрустальные графины съ ликерами, – прежде никогда такъ роскошно не накрывался столъ для кофе, и сидли тогда на простыхъ блыхъ деревянныхъ садовыхъ скамьяхъ, теперь же между деревьями была разставлена чугунная садовая мебель: разноцвтные валики и подушки были разложены кругомъ, а поставленныя тамъ дорогія ширмы образовали уютный, защищенный отъ втра уголокъ.

Еще боле чуждой была ему дама, которая въ эту минуту вышла изъ дома и, какъ бы ожидая кого-то, стала ходить взадъ и впередъ… Мать Арнольда давно умерла, сестры у него никогда не было и единственной представительницей дамскаго пола въ дом, насколько помнилъ Феликсъ, была добрая толстая экономка. Теперь же по прошествіи почти двадцати лтъ въ тни аллеи блестлъ голубой шелковый шлейфъ и въ дом Шиллинга равноправно съ старымъ барономъ стали властвовать женскій духъ и женская воля.

Когда Феликсъ два мсяца тому назадъ былъ въ монастырскомъ помсть на похоронахъ тетки, въ Кобленц состоялась свадьба Арнольда. Передъ тмъ другъ коротко и сухо сообщилъ ему, что женится на „долговязой двушк“, кузин изъ Кобленца… Такъ это и естъ она, молодая жена и новая госпожа въ дом Шиллинга, длинная худая фигура съ узкими плечами, плоской грудью и согнутой спиной, какъ у всхъ очень высокихъ и худыхъ людей, но съ важной осанкой и манерами, ясно указывавшими на хорошее происхожденіе и воспитаніе. Лица онъ не могъ хорошо разглядть; профиль показался ему длиннымъ, англійскаго типа, цвтъ лица блдный, но прекраснымъ украшеніемъ молодой женщины служили великолпные блокурые, изящно причесанные волосы, которые, казалось, тяготили эту молодую головку.

Она съ нетерпніемъ посматривала на окна и дверь дома и то переставляла, то поправляла посуду и хлбную корзинку.

Изъ дома вышла молодая особа въ бломъ фартук, очевидно, горничная. Она накинула на плечи своей госпожи теплую мягкую шаль и надла ей на руки перчатки, причемъ дама стояла, какъ автоматъ: она вытянула свои длинныя тонкiя руки и держала ихъ неподвижно, пока не были застегнуты вс пуговки; она не шевельнулась, когда двушка, ставъ на колни, застегнула разстегнувшуюся пряжку ея цвтного башмака, не промолвила ни слова, только, несмотря на теплый іюньскій вечеръ, плотно закуталась въ шаль, точно озябла.

– Избалованная и нервная! – подумалъ Феликсъ, когда она сердито опустилась въ уголъ дивана, обложеннаго подушками.

Между тмъ изъ дома вышелъ Адамъ, давнишній слуга стараго барона Крафта. Онъ былъ вдовецъ и имлъ десятилтнюю дочку, которую теперь велъ за руку.

Горничная прошла мимо него, презрительно пожавъ плечами, а дама, сидвшая на диван, даже не замтила, что онъ ей поклонился. Феликсъ очень любилъ тихаго серьезнаго служителя, наружное спокойствіе и хладнокровіе котораго вошли въ поговорку въ дом Шиллинга. Поэтому его очень удивила тревожная торопливость, съ которой онъ прошелъ лужайку и покинулъ домъ Шиллинга, чтобы черезъ нсколько минутъ вступить на монастырскій дворъ. Его маленькая двочка закричала отъ страха и ухватилась за него, когда большой индйскій птухъ, яростно заклохтавъ, бросился на нее, какъ бы намреваясь сорвать съ нея красное платьецо.

Старикъ отогналъ злую птицу и сталъ успокаивать двочку, но самъ онъ былъ взволнованъ. У него захватило духъ и щеки горли, какъ у пьянаго.

Феликсъ видлъ лишь мелькомъ, какъ старый баронъ, опираясь на руку сына, вошелъ въ платановую аллею и съ рыцарскимъ привтствіемъ опустился на диванъ подл своей невстки, – чувство искренняго участія увлекло его отъ окна въ сни. На нижней площадк лстницы онъ на минуту остановился. Служанки только что ушли съ яйцами и масломъ, и мать его вынимала жаркое изъ печи.

– Брата нтъ дома, Адамъ, – сказала она слуг, стоявшему въ дверяхъ кухни.

Она поставила дымящуюся сковороду на каменную подставку и подошла къ двери.

– Неужели вы опять пришли надодать ему глупой исторіей?

– Да, госпожа маіорша, прервалъ онъ ее вжливо, но твердо, я пришелъ за этимъ. Только господинъ совтникъ можетъ еще мн помочь: онъ лучше всхъ знаетъ, что я невиновенъ – онъ восстановитъ истину.

– Вы не въ своемъ ум! – возразила маіорша рзко и сурово. Ужъ не долженъ ли господинъ совтникъ присягнуть въ томъ, что никогда не имлъ интимныхъ сношеній съ прислугой господина фонъ Шиллингъ.

– Что это за распри между сосдями? – спросилъ съ изумленіемъ Феликсъ.

– Ахъ, господинъ референдарій [2] , эти распри лишаютъ меня хлба и чести, – сказалъ Адамъ прерывающимся голосомъ.

Прежде онъ всегда радостно привтствовалъ возвращеніе молодого человка, теперь же казалось онъ даже не сознавалъ, что давно не видалъ его.

– Мой старый милостивый господинъ сейчасъ назвалъ меня хитрецомъ и подлым шпiономъ, и бросилъ в меня своимъ прекраснымъ стаканомъ, который и разлетлся вдребезги на полу.