Вдругъ крикъ умолкъ, и катанье по соф прекратилось. Эта вдругъ наступившая тишина заставила совтника въ испуг оглянуться, – Витъ всталъ и съ удивленіемъ смотрлъ на противоположную стну. У святого, рельефно выточеннаго на стн, протянутая для благословенія рука отдлилась и между ней и туловищемъ образовалась широкая темная трещина.

– Папа, стна треснула, она обрушится, – вскричалъ онъ въ испуг.

Какимъ-то дикимъ скачкомъ совтникъ очутился на галлере; онъ наклонился и подъ его дрожащими руками трещина сомкнулась безъ всякаго шума.

– Дурачекъ! – сказалъ онъ, сходя со ступеней. – Такая толстая стна не можетъ обрушиться! Но высохшее дерево трескается, надо позвать столяра и заклеить это.

Витъ былъ маленькій скептикъ. Его острый умъ и подслушиванье по разнымъ угламъ почти лишили его дтской вры, принимающей за чистую монету все, что говорятъ взрослые. Онъ недоврчиво посмотрлъ на святого, который попрежнему благословлялъ женщину у ногъ его, но ничего не сказалъ и началъ снова стонать, между тмъ какъ совтникъ подошелъ къ столу и отмривалъ лкарство въ ложку съ водой.

– Тетка избила меня до полусмерти, папа! – вскричалъ Витъ, не будучи въ состояніи дождаться, когда отецъ начнетъ его разспрашивать.

Совтникъ обернулся, какъ бы не вря своимъ ушамъ.

– Да, страшно избила и вытолкала меня. Что же мн длать, если глупый мальчишка бгаетъ всюду за мной, какъ щенокъ?

– Кто? О комъ ты говоришь дитя мое? – спрослъ совтникъ дрожа – онъ подумалъ, что мальчикъ начинаетъ бредить.

– Я говорю о мальчишк изъ дома Шиллинга, – продолжалъ Витъ, нетерпливо поворачиваясь на соф, – о голубомъ болван, который всегда играетъ тамъ въ саду съ большой собакой. Онъ прибжалъ со мной въ нашу кладовую…

– Онъ здсь въ дом?… Наверху у тетки Терезы?…

Витъ утвердительно кивнулъ головой и половина того, что было въ ложк, которую держалъ его отецъ, пролилось на полъ.

Какъ только Витъ съ воплями исчезъ во мрак лстницы, гнвъ и негодованіе пропали съ лица маіорши. Оно опять стало блдно и неподвижно, какъ камень. Она взяла конецъ своего широкаго синяго фартука и вытерла имъ потъ съ разгоряченнаго личика маленькаго Іозе, причемъ она старательно избгала взгляда его заплаканныхъ глазъ; у нея не нашлось ни одного успокоительнаго слова для ребенка, и когда онъ, по ея знаку идти съ ней, доврчиво взялъ ее за руку, грубые жесткіе пальцы ея дрогнули, какъ будто эта мягкая теплая дтская рученка была змей.

Былъ также поздній послобденный часъ, когда много лтъ тому назадъ ухавшая тайно изъ Кенигсберга офицерская жена вошла въ переднюю мезонина. Тогда также робко ступалъ подл нея своими маленькими ножками мальчикъ и прижимался блокурой головой къ матери, которая съ жестокой ршимостью промняла свое блестящее положеніе на уединенную жизнь въ монастырскомъ помсть, чтобы сильне наказать своего мужа и заклеймить его передъ свтомъ… Она предполагала тогда воспитать шедшаго подл нея мальчика такъ, чтобы онъ никогда и не вспоминалъ „о легкомысленномъ отц“ и навсегда остался исключительно ея собственностью, – страшная катастрофа доказала ей противное.

Проходило ли все это въ эту минуту въ голов женщины, сильно посдвшія косы которой лежали на голов такой же изящной діадемой, какъ нкогда блестящіе прекрасные волосы?

Она повела маленькаго Іозе въ свою комнату съ темными стнными шкафами къ старомодному столику на которомъ стоялъ умывальникъ, – сюда же привела она тогда своего мальчика, чтобы умыть его посл дороги и смнить синюю бархатную курточку, столь ненавистную ея брату.

Ея большіе суровые глаза какъ бы подернулись туманомъ, когда она, намочивъ въ свжей вод полотенце, вытирала имъ распухшія вки ребенка, а пальцы ея очевидно избгали прикасаться къ его розовымъ щечкамъ.

– Не болтай! – приказала она рзко, когда онъ робко заговорилъ своимъ нжнымъ мягкимъ голосомъ о тет Мерседесъ, Як и Дебор. Произнеси она еще хоть одинъ звукъ, и голосъ ея прервался бы, чего конечно не понялъ испуганный и замолчавшій ребенокъ.

Онъ не посмлъ даже сказать, что ему очень хотлось пить, и только съ жадностью смотрлъ на графинъ съ водой; у него пересохло во рту отъ крика, отъ духоты и пыли на чердак. Такъ же кротокъ былъ мальчикъ, который двадцать пять лтъ тому назадъ игралъ въ оконной ниш и постелька котораго стояла подл ея постели за грубой шерстяной занавской.

Маіорша размшала въ стакан съ водой немного вина и сиропа и, отвернувшись, подала ребенку. Это освжающее питье она предлагала иногда бднымъ утомленнымъ путникамъ, заходившимъ въ монастырское помстье, почему бы не предложить его чужому ребенку, съ которымъ такъ дурно поступилъ сынъ хозяина этого дома?… A онъ, очевидно, очень страдалъ отъ солнечнаго жара и душевнаго безпокойства, – тотчасъ же обими рученками взялъ у нея стаканъ и жадно выпилъ все до капли!… Потомъ малютка поднялся на цыпочки и протянулъ рученки, чтобы обнять чужую женщину, что онъ обыкновенно длалъ со всми, кто доставлялъ ему какое-нибудь удовольствіе, но она этого не замтила. Она отставила пустой стаканъ и взяла съ гвоздя щетку, чтобы вычистить голубую кашемировую куртку отъ сна, соломы и пыли. Она еще разъ вытерла ему лицо мокрымъ полотенцемъ, но не коснулась его чудныхъ золотистыхъ кудрей, намокшихъ отъ пота и прилипшихъ ко лбу.