— Такъ свадьба, значитъ, черезъ двнадцать дней въ воскресенье? начала мать.

Иванъ Артамонычъ не отвчалъ на вопросъ и спросилъ, ни къ кому особенно не обращаясь:

— Но позвольте, однако, спросить: на что онъ разсчитывалъ, влюбившись въ Надежду Емельяновну? Хотлъ онъ сдлать ей предложеніе, что-ли? Или, можетъ быть…

— Вы опять про этого шелопая? Да бросьте, перебила его мать Наденьки. — Ну, какой онъ женихъ? Ну, кто за него отдастъ? Какая двушка пойдетъ? Да какъ и идти, ежели онъ еще учится!

— Женихъ, конечно, ужъ бросаетъ ученье.

— Да вдь голышъ, совсмъ голышъ. Мать живетъ ничтожной пенсіей… Не будемъ мы объ немъ говорить, наплюемте на него.

— Иванъ Артамонычъ! Не хотите-ли вы рюмочку черносмородинной наливки, которую вчера пили? У насъ есть еще одна бутылочка, сказалъ отецъ Наденьки.

— Нтъ, нтъ… Благодарю васъ. Больше ничего не буду пить. Да мн и домой надо. Сколь ни пріятно было-бы посидть около Надежды Емельяновны, но обстоятельства заставляютъ удалиться. Дла дома есть. Нужно кое-что подлать. Позвольте проститься…

Иванъ Артамонычъ отодвинулъ стулъ и всталъ изъ-за стола.

— Жаль, очень жаль, что вы не посидли хоть до чаю, — заговорила Анна Федоровна. — А мы хотли васъ угостить за чаемъ домашнимъ печеньемъ — хворостомъ и розанчиками съ вареньемъ. Надюшина стряпня… Она такъ старалась, такъ старалась…

— До другаго раза… Сколь ни пріятно попробовать новаго произведенія ручекъ Надежды Емельяновны, но до другаго раза.

Иванъ Артамонычъ сталъ прощаться.

— Надюсь, до завтра? Надюсь, что вы и завтра прідете къ намъ обдать? — спрашивала Анна Федоровна.

— Насчетъ завтраго ничего не скажу… Горю быть около, но дла есть…

Къ Ивану Артамонычу подошла Наденька и тихо произнесла:

— Прізжайте завтра-то.

— Ахъ, божество мое! — умилился Иванъ Артанонычъ, цлуя ея руку — Вы просите? Ну, хорошо, хорошо. Постараюсь пріхать, но только вечеркомъ. Скажите, пожалуйста, разв вамъ скучно будетъ, ежели меня не будетъ? — тихо спросилъ онъ.

— Да конечно-же… отвчала Наденька потупившись.

— Пріду, пріду…

Простясь со всми, Иванъ Артамонычъ надлъ пальто и направился къ калитк садика, у которой, пофыркивая, стояли уже его лошадки-шведки. Вся семья вышла за калитку провожать его. Здсь онъ опять подошелъ къ Наденьк и, взявъ ее за руку, тихо шепнулъ:

— А вамъ этотъ молодой человкъ нравится?

— Ахъ, Иванъ Артамонычъ, да разв онъ можетъ нравиться? Разв онъ… Ахъ, что вы говорите!.. съ благороднымъ негодованіемъ возвысила голосъ Наденька.

— Ну, для меня довольно. Молчу, молчу… Больше вы ничего отъ меня объ немъ не услышите.

Улыбаясь на вс стороны, Иванъ Артамонычъ слъ въ колясочку. Но тутъ опять случилось обстоятельство. Изъ-за густыхъ подстриженныхъ кустовъ акаціи, которыми была обсажена придорожная канавка, выскочилъ Петръ Аполлонычъ, подбжалъ къ коляск и бросилъ на колни къ Ивану Артамонычу клочекъ бумаги, проговоривъ:

— Вотъ моя карточка и адресъ. — Завтра или посл завтра я пришлю къ вамъ секундантовъ.

Въ первую минуту Иванъ Артамонычъ какъ-бы ошаллъ, да стояли въ недоумніи и окружавшіе коляску, до того появленіе молодого человка было неожиданно. Когда-же вс пришли въ себя, молодой человкъ перебгалъ уже улицу и вскор скрылся въ воротахъ одной изъ дачъ.

— Тьфу, ты пропасть! Опять! И откуда онъ взялся, окаянный! плюнулъ Емельянъ Васильичъ, когда Петръ Аполлонычъ скрылся изъ виду.

— Да онъ чисто полоумный! Его надо на цпь, проговорила Анна Федоровна.

— Прямо въ сумашедшій домъ. Нтъ, какова дерзость! Меня вызываетъ на дуэль. «Я пришлю секундантовъ»… Мальчишка… Меня, статскаго совтника… негодовалъ Иванъ Артамонычъ, — Вонъ и адресъ свой бросилъ, поднялъ онъ клочекъ бумаги, упавшій съ его колнъ на дно экипажа… Туда-же: секундантовъ!..

— Да вы не сердитесь, Иванъ Артамонычъ… Это шутъ гороховый какой-то… уговаривалъ жениха Емельянъ Васильевичъ.

— Позвольте, да какъ-же не сердиться-то! Мальчишка — и вдругъ сметъ меня ставить съ собой на одну доску! Секундантовъ! Къ чиновнику, находящемуся на государстненной служб — секундантовъ! Шелопай къ человку въ штабъ-офицерскомъ чин — секундантовъ!

— А вы возьмите, да этихъ секундантовъ-то и отправьте въ участокъ.

— Замараешь себя. Вдь надо объяснить въ участк, почему ихъ отправилъ туда. Съ нихъ снимутъ допросъ… Скандалъ… Дойдетъ до начальства. Ахъ, ты Господи! Вотъ не было-то печали, такъ черти накачали!

Въ волненіи Иванъ Артамонычъ даже вышелъ изъ экипажа.

— Да не пришлетъ онъ секундантовъ. Будетъ, что и поговорилъ, сказала Анна Федоровна.

— Самое лучшее дло — хать къ его начальству. Пусть его изъ гимназіи выгонять.