— Ахъ, Иванъ Артамонычъ! вздохнула она. — Конечно, богатые люди сейчасъ-же могутъ приступить къ покупкамъ и заказамъ, но не скрою отъ васъ, что мы ужасно стснены въ денежномъ отношеніи. Кром жалованья, Емельянъ Васильичъ не иметъ ничего — и вотъ для того, чтобы сдлать для Нади хоть какое-нибудь приданое, онъ долженъ искать гд-бы занять денегъ, а вы знаете, какъ это трудно!

— Да, не легко, согласился Иванъ Артамонычъ.

Анна Федоровна продолжала:

— Вотъ ежели бы вы ссудили насъ деньгами на приданое для Наденьки.

Иванъ Артамонычъ побарабанилъ пальцами по столу и спросилъ:

— А осмлюсь спросить, сколько надо?

— Да это зависитъ отъ васъ, зависитъ прямо отъ того, какое-бы вы приданое желали, чтобы имла Наденька.

— Вдь вамъ только на блье и на платья… Тысячу рублей довольно?

— Маловато, ну да ужъ длать нечего. Надюсь, что вы дадите намъ эти деньги безъ векселя… потому что… говорю прямо… я не знаю, скоро-ли мы вамъ ихъ отдадимъ.

— Какіе-же, мамаша, векселя между родней! И вы-то говорите пустяки, вставила свое слово Наденька. — Иванъ Артамонычъ человкъ благородный. Неужели-же онъ возьметъ съ папаши вексель!

При этомъ Наденька бросила на Ивана Артамоныча такой взглядъ, отъ котораго онъ пришелъ совсмъ въ блаженное состояніе и забормоталъ:

— Ни Боже мой, ни Боже мой! Какіе тутъ векселя!

— Ну, благодарю. Вы — истинный другъ… Емельянъ Васильичъ, благодари, сказала Анна Федоровна мужу и прибавила: — Ну, въ такомъ случа, недли черезъ три мы будемъ готовы и можно будетъ сыграть свадьбу.

Въ это время горничная подала кофе.

Кофе хоть и былъ поданъ въ столовую, но Анна Федоровна предложила его пить на балкон, на легкомъ воздух, а потому вс и перешли туда съ чашками, перенеся и кофейный приборъ. Емельянъ Васильевичъ тащилъ коньякъ и усвшись около Ивана Артамоныча, предложилъ ему выпить сначала рюмочку коньяку au naturel, для пищеваренія, а потомъ уже сталъ усердно подливать въ кофе. Отъ коньяку Иванъ Артамонычъ разнжился, пришелъ еще въ боле благодушное состояніе и умильно посматривалъ на Наденьку, которая сидла противъ него и, перебирая пальчиками брилліанты на браслет, считала ихъ. Иванъ Артамонычъ это замтилъ и сказалъ:

— Четырнадцать камней. Не извольте трудиться и считать. Этотъ браслетъ покойницы жены, попалъ въ опись ея приданаго, которая еще и по сейчасъ у меня сохраняется. Четырнадцать… Ожерелье въ двадцать три брилліанта, а браслетъ четырнадцать.

— Вы и ожерелье не продали? поинтересовалась Наденька.

— Зачмъ-же продавать-съ? Оно будетъ украшать шейку второй моей избранницы. Наканун свадьбы, въ двичникъ я вамъ вручу его вмст съ свадебной корзинкой, отвчалъ Иванъ Артамонычъ.

— Боже мой, какая неизрченная доброта! воскликнула Анна Федоровна. — Иванъ Артамонычъ, да вы ее задарите.

— Все имъ-съ… И себя и вс свои сокровища, унаслдованныя мной отъ первой жены.

— Иванъ Артамонычъ, я хочу, чтобы свадьба была парадная, съ танцами, сказала Наденька.

— Не длаютъ этого нынче, не въ мод, но ежели вы хотите, то ваше желаніе — законъ-съ… блаженно наклонилъ голову въ знакъ согласія Иванъ Артамонычъ. — Я знаю одно прелестное кухмистерское помщеніе, гд можно сыграть свадьбу. Парадъ, такъ ужъ парадъ. Среди моихъ знакомыхъ найдутся четыре генерала въ лентахъ.

— Ну, генералы-то мн — Богъ съ нимъ, а чтобы были танцы и побольше молодыхъ кавалеровъ.

— Можно-съ. Въ нашей канцеляріи даже есть три отчаянные танцора. Одинъ на вечерахъ въ Благородномъ собраніи считается первымъ мазуристомъ.

— Кто такой? На вечерахъ въ Благородк первымъ мазуристомъ считается артиллеристъ Гремушинъ. Мы вдь бываемъ въ Благородк. Статскіе тамъ преплохіе танцоры.

— Не могу знать-съ, но мн такъ сказывали. Я въ Благородк когда бываю, то сижу обыкновенно за винтомъ въ карточной комнат, а потомъ перехожу попитаться въ столовую. Фамилія его — Клочковъ.

— Ну, все равно. Хорошій мазуристъ и у насъ найдется. Онъ хоть еще гимназистъ, но мазурку танцуетъ прелестно.

— Это ты про Петю-то? поинтересовалась мать. — Да неужели его звать на свадьбу? Помилуй, матушка, вдь это мимолетное дачное знакомство.

— Нтъ, нтъ… Я хочу.

Мать сдлала дочери недовольную гримасу; та тоже отвтила гримасой, говорящей «я такъ хочу». Иванъ Артамонычъ замтилъ это и сказалъ:

— Отчего-же вы запрещаете? Пусть позабавятся. Юности попорхать хочется. Это очень естественное дло. О, счастливая юность! Позвольте ручку, Надежда Емельяновна.