Я выхожу из комнаты и спускаюсь вниз. Неспешно, мне не престало бегать по лестницам, я же вполне солидный мужчина, к тому же облаченный саном. А стол уже накрыт, Герми оживленно болтает с хозяйкой, не забывая промакивать глаза тонким кружевным платочком всякий раз, когда речь заходит о дражайшей тетушке. Рон - сама галантность, участливо слушает миссис Бейтс и несносную болтовню Герми. А она заливается соловьем - про бедных матушку с батюшкой, отошедших в мир иной один за другим, про пансион, где были такие милые-милые девочки и такие чУдные учительницы, что она до сих пор по ним скучает. Я отчего-то при этих словах представляю себе Мак Гонагалл и Трелони и едва сдерживаюсь, чтоб не начать смеяться. А на столе тем временем появляются супница, тарелки, вино - и вот уже мы можем приступать к трапезе. Что-то словно толкает меня, нет, не амулет, а будто бы внутренний голос - я должен произнести молитву, с чем, к моему удивлению, блистательно справляюсь! Рон заводит разговор о службе в полку, я не успеваю даже удивиться, откуда ему все это известно. Об учениях, строгом полковнике, о том, как ему удалось выпросить отпуск, чтобы забрать сестру из пансиона и провести с ней и со мной несколько дней в Бате.

– Ах, - вздыхает миссис Бейтс, - так вы все были в Бате, когда бедняжка Дороти умерла. Неудивительно, что вы не получали письма! А Вы, Гарри, далеко ли Ваш приход?

Я опять только собираюсь открыть рот, но Гермиона уже начинает тараторить.

– О, это такое счастье, что Гарри получил приход! Вы только представьте себе, дорогая миссис Бейтс, когда скончалась наша бедная матушка, он только что принял сан. Она только и успела дождаться этого радостного дня. А вот батюшке, увы, так и не довелось увидеть, каким стал наш Гарри! И он, горюя о матушке, чуть было не собрался отправиться миссионером в колонии. Представьте, в каком отчаянии были мы с Рональдом! Только что потерять горячо любимую матушку - а тут еще практически и лишиться брата! А он все твердил, что это его долг, и что именно туда зовет его долг службы Господу нашему.

– Ах, деточка, Господь милостив, и он оставил брата с вами!

– Да, это было такое счастье, когда Гарри познакомился с полковником Беркли!

– Полковник Беркли?
– миссис Бейтс на секунду задумывается.
– Не тот ли это самый полковник Беркли, который служил когда-то под началом мужа Вашей тетушки в Индии? Ох, конечно, Дороти же мне об этом рассказывала!

– Да, тот самый! У него большое имение неподалеку от Бата. И он, как только познакомился с нашим Гарри и увидел, какой он у нас образованный, начитанный, ну, просто замечательный, сразу же предложил ему приход в своих владениях. Прекрасный приход! Гарри там уже два года, и все на него не нарадуются.

Она так трещит, что я едва успеваю кивать и вставлять «да-да, конечно». Но потом все же перехватываю инициативу и начинаю бойко расхваливать безвестного полковника Беркли, усердных прихожан и прекрасный пасторский домик.

– А отчего же Вы не женитесь, Гарри?
– И добрая миссис Бейтс, понимая, что задала довольно нескромный вопрос, немедленно смущается.

Что я ей могу на это ответить? Что для того, чтоб перенестись сюда, я был вынужден позволить одному довольно зловещего вида мужчине насиловать меня в подвале на алтаре, что навек отбило у меня охоту к женитьбе? Что никто не целовал меня так, как он, когда я бился в истерике в его руках?

– Я еще не встретил девушку, чье счастье мог бы составить, - скромно говорю я.

– Ну, ничего, - ободряет меня миссис Бейтс, - всему свое время. Такой замечательный молодой человек, как Вы, обязательно встретит свое счастье, уж Вы мне поверьте. Вот, помнится, когда я встретила мистера Бейтса…

И миссис Бейтс незамедлительно обрушивает на нас поток воспоминаний о незабвенном мистере Бейтсе, о том, сколько гостей приходило к ним на воскресный обед, какие замечательные пикники они устраивали. Поток неиссякаем, сникает даже Гермиона. А я вдруг вспоминаю о доме на холме, что разглядел в сгущающемся над полями тумане, и, как только болтливая старушка вновь со слезами вспоминает нашу безвременно почившую тетушку, немедленно спрашиваю:

– А скажите, миссис Бейтс, могли бы мы как-то посетить Эллис-лодж? Нам бы еще раз хотелось побывать в доме, где мы провели так много незабываемых дней… Просто зайти в дом, немного побродить по комнатам, по саду. Как Вы думаете, это возможно?

Миссис Бейтс задумавается и, как мне кажется, отчего-то расстраивается. Неужели я сделал что-то не так?

– Милые мои детки, - наконец, начинает она, - вы ведь знаете, что Эллис-лодж по мужской линии перешел к брату покойного мужа Дороти, сэру Джону Эллису. Так что он теперь там хозяин. Человек он, конечно, неплохой, раз позволил Дороти жить в доме, когда тот уже ей и не принадлежал. Но уж очень он суров. Даже и не знаю, что вам сказать. Я с ним, конечно, знакома, но не дружна. И никто здесь не торопится с ним подружиться. Мрачный, знаете ли, такой мужчина.

«Неужели Снейп?», думаю я. Нет, ну не может такого быть! Мрачный мужчина, стерегущий крестраж! А миссис Бейтс продолжает рассказывать о том, как он не пожелал знаться с соседями, велел вырубить чудесные деревья, что испокон веков росли на подъезде к Эллис-лодж. И выезжает только в город, где тоже ни с кем не знакомится, желчный, нелюбезный, пускает к себе только доктора Канингейла. Да и то только потому, что страдает подагрой. Да, дела. Придется, видимо, нам вламываться в «дом своего детства» под покровом ночи…А миссис Бейтс тем временем продолжает:

– Я одно скажу вам, деточки. Он, думаю, вряд ли будет рад вас видеть. Шутка ли - всю жизнь мыкался на военной службе, ни жены, ни кола, ни двора - ну, такой уж он человек. А тут после смерти брата ему вдруг достается прекрасное имение с весьма, да-да, с весьма неплохим доходом. Сдается мне, сэр Джон весьма жаден до денег… И вряд ли он вам обрадуется.

– Но мы же ни на что не претендуем!
– возмущается Рон.
– Нам и так достаточно того, что оставили нам родители, Гарри и я крепко стоим на ногах и вполне в состоянии поддержать сестру, пока не найдется тот, кто с готовностью возьмет на себя заботу о нашем сокровище.