Не мог Квотриус, не обидев, не оскорбив даже высокорожденного брата, за что не было бы брату младшему прощения, прекратить движения свои в брате возлюбленном, когда на них уставились огромные от изумления глаза неправильного цвета травы. Глаза Гарольдуса, ненавистного бывшего «драгоценного гостя Господина дома» Северуса, теперь равного с ними, а с Квотриусом равного и возрастом почти. Что такое разница в год, может, даже, и меньше? Пустяк да и только.

– И как только можно любить его, глядя в эти зелёные - фу!
– глаза! Ибо не должно человеку иметь цвет глаз таковой. Но, может быть, северный ветер мой, Северус, уж и разлюбил «гостя» своего, как говаривал он после всего одного соития с Гарольдусом, «любовь его сдуло вместе с невинностью парня»? Может, и правда, Гарольдус не интересен боле Северусу?

– Как прекрасен лик твой, возлюбленный, единственный на всю жизнь, ибо род Снепиусов потомком ты, считай, обеспечил, да и мачеха Вероника ходит беременной, но не о них речь, а обо мне. Останусь я холостяком на всю жизнь свою, в памяти сохраняя после отбытия твоего во время твоё настоящее память о деяниях твоих и любови велицей, кою осенили и Амурус, Стреляющий Метко, и Венера Златокудрая, вспоминать ко мне, ничтожному полукровке, все милости, кои являл ты, все утехи и новшества страстных утех наших, кои изобретать ты воистину мастер великий.

– О Северус мой возлюбленный, даже слова прекрасные меркнут рядом с ликом твоим, словно выточенным резцом мастера - скульптора отменного - из мрамора белого, превосходнейшего. Да буду хранить я верность тебе одному, и лучше мне рукою собственною воспользоваться, но не оросить семенем своим, кое изливал в тебя, ни одну из женщин на всём свете. И волны морские, и северный ветр - всё будет напоминать мне о тебе, возлюбленный, каждый камень в Сибелиуме и каждая плитка в термах.

– Каждый свиток в библиотеке дома, коий твой ещё по праву, когда же настанет право наследника твоего, буду я ему дядею не грозным, но добрым, ласковым, рассказывая истории о смелости твоей, отваге и решительности, о том, что всадник ты есть, и о том, каким милосердным являлся и ко свободным домочадцам своим, и к рабам даже.

– Но не расскажу я, что пришлец ты из времени иного, вместо сего расскажу я о сражении с варварами, в коем погиб ты, смертельно израненный мечами, и копьями, и стрелами их. Знай же, что отменным дядею стану я сыну твоему, по возможности заменив отца, уверен я, ребёнку крепкому, коего зачал ты, любовь моя единственная, разделённая, одна на двоих. И научу я премудростям владения волшебною палочкою дитя твоё, ибо уже прочёл в разуме твоём великом и богатом на откровения нежданные, куда аппарировать мне с сыном твоим за палочкою для него.

Квотриус обдумал уже всё своё будущее без Северуса и пришёл к выводу, что оно столь безобразно и угрюмо, и печально, что, если бы не сын возлюбленного брата, то незачем было бы и жить. Без волшебства Северуса, останавливающего кровь даже из очень глубоких порезов, умереть очень легко. Квотриусу никак не удавалось применить на себе, Северуса, и только Северуса Solidus sanguae. Полукровка же пробовал… в тот вечер после попытки самоубийства, когда открылась рана на шее, наложить заклинание сие на себя, но ничего из этого не вышло, вот и пришлось истекать кровью, покуда не пришёл возлюбленный брат и своею магиею остановил её.

Но вот только допустит ли всегда зазнающаяся перед Квотриусом из-за благородства своей семьи Адриана Ферликция недостойного полукровку до воспитания сына её? Ведь останется она вдовою и по ромейским благородным законам будет обязана снова выйти замуж. Быть может, оставит она сына на попечение свёкра и свекрови? А тут и он, Квотриус, пригодится.

Такое случалось в ромейских семьях, когда ребёнок был ещё мал, а вдове не хотелось заводить пасынка супругу новому, но желалось ей прийти к нему без дитяти вовсе, дабы жизнь жены началась бы словно заново, вот только пред алтарём жертвенным нельзя боле стоять в платье белом. Ну да и невелика печаль! Наденет светло-оливковое.

Да и не о ней думал сейчас Квотриус, а о себе и уйдущем, обязательно рано или поздно уйдущем к «себе», в свой мир и своё время, Северусе, так погрузившись в думы свои, что и не заметил он, как брат проснулся, поглядел пылающими серебром глазами на Квотриуса, а были они при этом такие хитрющие, и повалил брата младшего на живот. А спали они под таким толстым одеялом и на такой же перине нагими. Северус хотел было уже проникнуть в междупопие Квотриуса языком, как тот почувствовал, что ему нужно по большой нужде, совсем залежался, о, прости, молю, Северу-ус, глядя на тебя, превыше всего прекрас…

– Да беги уже, засранец, - ласково сказал Снейп.
– Мне, вообще-то, тоже не помешало бы повторить твои титанические усилия. Ну да я подожду тебя, пока ты не сделаешь все свои дела, стыдливый ты мой.

А вот ночью вовсе не был ты стыдливым, напротив, был развратен весьма и весьма. Таким и нравишься мне ты всего боле - неуёмным в желании, страсти, любови, ласковым, нежным, отзывчивым на ласку каждую, сам ласкающий так, что душа уносится ввысь, туда, что вы - ромеи - Эмпиреями зовёте, а мы, маги - небом бестелесных духов, - рассуждал профессор вслух, специально работая на несчастного Гарри, и без того претерпевшего ночью муку тяжкую.