Спаковская развела руками и выразительно оглядела присутствующих: «Вот, мол, что я говорила! Зазнайство налицо!»

— Не ставьте себя над коллективом, — сказала Дора Порфирьевна.

— Вы бы могли объяснить, что это за обстоятельство? — спросил Николаенко.

Макар Герасимович сосредоточенно разглаживал на коленях какую-то бумажку. Жанна опустила голову. Только Мария Николаева своими живыми темными глазами смотрела Анне в лицо и как бы приказывала: «Ну, говори».

— Безусловно, в нашем коллективе есть знающие врачи, добросовестные, которые с успехом меня заменят. Со спокойной душой я передала бы своих больных Григорию Наумовичу. Но вы знаете: Журов в отпуске… Второго рентгенолога у нас нет. Вера Павловна врач добросовестный, думающий, но она со дня на день уйдет на пенсию.

— Вы недооцениваете молодых врачей. Таисье Филимоновне, правда, тридцать пять лет. Но у нее уже тринадцать лет стажа. Что, она не может вас заменить? Мы выяснили: ей тогда обстоятельства не позволили задержаться. Надо быть объективной.

— Свое мнение о Таисье Филимоновне я высказала на предотчетном собрании. Нет, я повторяю, ей я своих больных не доверю. Могла бы справиться Жанна Алексеевна.

— Спасибо, — тихо сказала Жанна.

— Но мы знаем, Жанна Алексеевна недавно сама перенесла вспышку, да и у нее дети болеют, она и так ночи не досыпает. Просто ей сейчас такое тяжелое отделение не под силу.

— Всем не под силу, одной вам под силу, — буркнул Мазуревич. Он считает доводы врача Бурановой отговоркой. На днях один больной записал Таисье Филимоновне благодарность. — Я предлагаю за отказ коммуниста Бурановой пойти на трудный участок работы вынести строгий выговор без занесения в личное дело. А так как у нас нет больше времени, ставлю вопрос на голосование.

— Ну, нет! — поднялась Мария Николаевна. — Что это за диктаторство на партбюро, почему вы нам-то не даете говорить?

— Даю пять минут.

— Я не согласна ни с главврачом, ни с Мазуревичем. Доводы Анны Георгиевны считаю убедительными. Я знаю ее истинную, а не показную любовь к больным, которая ничего общего с сюсюканьем Таисьи Филимоновны не имеет. Я против выговора.

— Дай мне слово, — Макар Герасимович явно волновался, никак не мог начать. Он, конечно, в медицине не сильно понимает, скажем, совсем не понимает; только что это делается? Во втором отделении пораспустили санитарок — никакой дисциплины не признают, полное самоуправство, сестры ночные против дневных недовольство высказывают. А кто этим персоналом руководит?

— Дора Порфирьевна Усенко, — с места сказала Мария Николаевна, ее карие глаза посмеивались.

— Вот, вот. Усенко — старшая сестра. А какая же она старшая, коль она в своем хозяйстве порядка навести не может?! У нас в роте старшина был…

— Это к делу не относится, — перебил Мазуревич.

— Как не относится?! Относится! Ежели санитарка своих функций не выполняет, выгоните ее, чтоб другим не было повадно. Или какой нарядик вне очереди.

— Ерунду говорите! — снова оборвал Мазуревич. — Ставлю вопрос на голосование.

Кто же поднимает руки: Мазуревич, Спаковская. И все! Двое. Жанна, как бы стыдясь всего, что происходит, а возможно, и своего молчаливого безучастия, сжав губы и опустив глаза, сидела как-то уж очень напряженно выпрямившись. Макар Герасимович весьма недвусмысленно усмехался, в его маленьких, под нависшими бровями, глазах сквозило: «Наша взяла!»

— Переходим ко второму вопросу, — объявил Мазуревич. — Товарищ Буранова, вы свободны.

— У меня есть заявление в партийное бюро.

— Что же вы раньше молчали? Обсудим в разном. Ждите, когда мы обсудим второй вопрос. Мы не можем задерживать товарища Николаенко.

Николаенко снова смутился и покраснел.

«Тоже мне, послали какую-то красную девицу», — подумала Анна.

Николаенко, взглянув на Анну, заговорил:

— Доктора Буранову можно и послушать, если не долго, не заставлять же ее ждать обсуждения второго вопроса, которое, по всей вероятности, затянется.

Мазуревич согласился без особого энтузиазма. Не привык он не соглашаться с представителями вышестоящих организаций.

— Маргарита Казимировна, вы не случайно отмахнулись от Гаршина, — сказала Анна. — Да. Не случайно. История с Гаршиным на многое открыла мне глаза. Когда я приехала сюда, я была в восторге. Ландшафтотерапия, скамеечки, вешалки.

— Вас это не устраивает? — в голосе Спаковской сквозь иронию просквозило беспокойство.

— Почему? Устраивает! Но разве только в этом подлинная забота о больном? Что вы, Маргарита Казимировна, ответили мне, когда я просила вас о дополнительной консультации хирурга для Гаршина? Вы мне говорили о деньгах и врачебной этике, а речь шла о жизни больного! Вы боялись обидеть Канецкого. Это что, не равнодушие к человеку?! И еще: о чем я сегодня хочу сказать… Недавно на дежурстве я проанализировала истории и своих больных, и в других отделениях. И я, и другие врачи — повторяем одни, и те же ошибки.