"Ну ладно," говорит Юрай. "Пойдёшь с нами за десертом?"

"Разве ты уже не съел один?" "Ну и что с того?" Юрай закатывает глаза и кладёт руку мне на плечо, подталкивая меня к двери.

Мы втроём направляемся в кафе.

– Я не была уверена, что ты придешь, говорит мне Нита.

Когда она поворачивается, чтобы отвести меня, туда куда мы направляемся, я вижу, что ее свободная рубашка открывает спину, и у нее есть татуировка на позвоночнике, но я не могу понять, что это такое.

– Вы здесь тоже делаете татуировки?- говорю я.

– Некоторые делают, - говорит она.
– Та которая у меня на спине из разбитого стекла. Она замолкает, пауза, которую ты берешь, когда решаешь, следует ли или не следует, делиться чем-то личным.

– Я сделала ее, потому что она подразумевает повреждение. Это . . . своего рода шутка.
–

Снова это слово, -повреждение, - то которое погружалось и всплывало, погружалось и всплывало в моей голове после генетического теста.

Если это шутка, то не смешная даже для Ниты - она выплевывает объяснение, как будто чувствует горечь в нем. Мы идем вниз по кафельным коридорам, почти пустым в конце рабочего дня, и вниз по лестнице. Как только мы спустились, синие и зеленые и фиолетовые и красные огоньки, затанцевала над стенами, меняя цвета каждую секунду.

Туннель внизу лестницы широкий и темный, и только странный свет ведет нас. На полу здесь старая плитка, и даже через подошвы обуви, я ощущаю ее зернистость, грязь и пыль.

– Эта часть аэропорта была полностью переделана и расширена, когда они впервые приехала сюда, - говорит Нита.
– Какое-то время, после Войны за Чистоту, все лаборатории находились под землей, чтобы сохранить их более безопасными, если бы они были атакованы. Теперь это просто вспомогательный персонал, который спускается сюда.

– Это с ними ты хочешь меня познакомить?

Она кивает.
– Персонал службы поддержки - это больше, чем просто работа. Почти все из нас ГП - генетически поврежденные, оставшиеся от неудачных городских экспериментов или потомки других оставшийся или люди, попавшие из вне, как мать Трис, но без ее генетического преимущества.

Все ученые и лидеры ГЧ - генетически чистые, потомки людей, которые изначально сопротивлялись генной инженерному движению. Есть, конечно, некоторые исключения, но их так мало, что я могла бы перечислить их всех, если ты хочешь.

Я собираюсь спросить, почему такое строгое разделение, но я могу выяснить это сам. Так называемые -ГЧ выросли в этом сообществе, их миры, насыщенны экспериментами, наблюдениями и изучениями.

– ГП выросли в экспериментах, где им достаточно было знать как дожить до следующего поколения. Разделение основано на знании, на квалификации - но, как я узнал от афракционеров, система опирающаяся на группу необразованных людей, для того чтобы они выполняли грязную работу, не давая им способа подняться - это вряд ли справедливое общество.

– Я думаю, что твоя девушка права, ну ты знаешь, говорит Нита.

– Ничего не изменилось; сейчас у вас всего лишь есть лучшее представление о ваших собственных возможностях. Любое человеческое существо имеет ограничения, даже ГЧ.

– И так, имеется вверх предела . . . чему? Моему состраданию? Моей совести?
– говорю я.

– Это заверение для меня которое у тебя есть?

Нита изучает меня глазами, внимательно, но не отвечает.

– Это смешно, - говорю я.

– Почему ты, или они, или кто-либо имеете право определять мои возможности?

– Это всего лишь порядок вещей, Тобиас, говорит Нита.

– Это просто генетика и ничего больше.

– Это ложь, говорю я.

– Здесь что-то большее, чем просто гены, и ты знаешь это.

Я чувствую, что мне необходимо уйти, повернуться и бежать обратно в общежитие. Гнев закипает, и меня трясет, наполняя меня яростью, и я даже не уверен, из-за кого. Из-за Ниты, которая только что призналась, что она каким-либо образом ограниченна, или из-за того, кто сказал ей об этом? Может быть, это из-за всех сразу.

Мы дошли до конца туннеля, и она толкает тяжелую деревянную дверь открывая ее плечом. За ней шумный, яркий мир. Комнату освещает маленькие, яркие лампы на веревках, а веревки настолько крепкие, что сеть из желтого и белого покрывает потолок.

На одном конце комнаты деревянная столешница с яркими бутылками за ней, и море стекол поверх нее. На левой стороне комнаты столы и стулья, справа группа людей с музыкальными инструментами. Музыка наполняет воздух, и единственные звуки, которые я узнаю,- из моего ограниченного опыта с Дружелюбием -это оборванные струны гитары и барабаны.