Я чувствую, что стою под прожектором, и все смотрят на меня, ждут от меня движения, речи, чего-то. Какое то время трудно услышать что-нибудь из-за музыки и болтовни, но через несколько секунд я привыкаю, и я слышу, Ниту, когда она говорит :

– Сюда!

– Выпить хочешь?

Я собирался ответить как раз когда кто-то вбежал в комнату. Он не высокий и его футболка висит на нем и явно велика на 2 размера. Он жестами показал музыкантам выключить музыку, они так и сделали, но достаточно медленно для него и он закричал, - Время приговора!

Половина комнаты вскакивает и бросается к двери. Я вопросительно смотрю на Ниту, и она хмурится, образуя складку на лбу.

– Какого приговора?
– говорю я.

– Маркуса, без сомнения, - отвечает она. И я бегу.

Я бросаюсь обратно вниз по туннелю, в поиске открытых пространств между людьми и проталкиваюсь, если их нет. Нита наступает мне на пятки, призывая меня остановиться, но я не могу остановиться. Я отделился от этого места и этих людей, и от моего собственного тела, и, кроме того, я всегда был хорошим бегуном.

Я беру лестницу в три подъема, вцепившись в перила для баланса. Я не знаю, почему я так возбужден - может из-за обвинительного приговора Маркуса? Его освобождения? Стоит ли мне надеяться, что Эвелин признает его виновным и казнит его, или стоит надеяться, что она пожалеет его? Я не могу сказать.

Для меня любой исход одинаков. Все равно либо злоба Маркуса или маска Маркуса, злоба Эвелин или маска Эвелин .

Мне не обязательно помнить, где диспетчерская, люди в коридоре сами ведут меня к ней.

Когда я уже здесь, я пробираюсь в начало толпы и вот они, мои родители, на половине экранов. Люди расступаются передо мной, что-то шепча, за исключением Ниты которая стоит рядом, переводя дыхание.

Кто-то увеличивает громкость, так чтобы все могли слышать их голоса. Звук их голосов трещит, искаженный из-за микрофонов, но я знаю голос своего отца; я слышал, как он меняется в нужное время, повышается в нужных местах. Я практически могу предсказать его слова, до того как он произнесет их.

– Не спешишь, - говорит он, насмешливо.

– Наслаждаешься моментом?

Я оцепенел. Маркус без маски. Это не тот человек, которого в городе знают, как моего отца, - терпеливого, спокойного лидера Отречения, который бы никогда и никому не навредил, и меньше всего его собственному сыну или жене.

Это человек, который вытаскивал ремень из петли за петлей и обматывал его вокруг костяшек пальцев. Это тот Маркус, которого я знаю лучше всего, и его образ, такой же как в моем пейзаже страха, превращая меня в ребенка.

– Конечно, нет, Маркус, говорит моя мама.

– Ты служил этому городу многие годы. Это не то решение, которое я и мои советники приняли легко.

Маркус без маски, но Эвелин как раз в ней. Она прозвучала так искренне, практически убедила меня.

– Мне и бывшим представителям фракций было о чем подумать. Твои годы службы, преданность, вдохновляемая тобой среди твоих членов фракции, мой продолжительные чувства к тебе, как к моему бывшему мужу . . .

Я фыркаю.

– Я все еще твой муж, говорит Маркус.

– Отречение не предполагает разводов.

– Но не в случае супружеского надругательства, отвечает Эвелин, и я ощущаю это снова, пустоту и груз. Не могу поверить, что она признала это публично.

Но теперь она хочет, чтобы люди в городе, видели ее определенным образом - не как бессердечную женщину, которая взяла под контроль их жизни, но, как женщину, которую Маркус избивал, тайна, которую он прятал за чистым домом и подавленная серой одеждой.

Теперь я знаю, каким будет исход.

– Она собирается его убить, говорю я.

– Факт остается фактом, говорит Эвелин почти нежно, - что ты совершил вопиющие преступления против этого города. Ты обманом втянул невинных детей, рискуя их жизнями в своих целях.

Твой отказ подчиняться приказам моим и Тори Ву, бывшего лидера Бесстрашных, повлек за собой бессчетное количество смертей во время атаки Эрудитов. Ты предал равных себе по положению, не сделав, так как мы договорились, и провалившись в борьбе против Джанин Мэтьюс. Ты предал свою фракцию, открыв, то, что было тайной.