Выступление Хэхэльфа продолжалась примерно полчаса. Все это время я оставался объектом пристального внимания — мне чертовски хотелось считать его доброжелательным, но я не мог в это поверить, как ни старался. Впрочем, я и сам изучал новых знакомцев с любопытством начинающего антрополога. В ходе наблюдения выявил некоторые особенности, присущие всем бунаба. Кроме одинаково неулыбчивых ртов, все они обладали длинными, слегка раскосыми, непроницаемо темными глазами, узкими овальными лицами и не то смуглой, не то просто загорелой, удивительно гладкой кожей. Наконец Хэхэльф закончил свою пространную речь, нарядные обитатели дома расступились, давая ему пройти, и он поманил меня за собой. Я вздохнул, кое-как привел в порядок свой перекошенный рот и последовал за ним в прохладный полумрак белого коридора. Захотел было выяснить, о чем он говорил со своими приятелями, но Хэхэльф страдальчески сдвинул брови и умоляюще посмотрел на меня. Насколько я понял, его нельзя было отвлекать от подготовки к последнему, решающему выступлению.

Немного поплутав по коридору, мы вышли во внутренний двор, где был разбит великолепный сад — не слишком густой, но превосходно спланированный, так что я сразу вспомнил знаменитые японские сады, знакомые мне исключительно по иллюстрациям. В глубине сада стоял еще один дом, сложенный из очень мелких белых кирпичиков. Роскошный шатер на крыше показался мне настоящим произведением искусства.

У входа в дом выстроилось чуть больше дюжины человек в сравнительно невысоких, расшитых разноцветными узорами агибубах. Одни были в широких штанах, другие — в юбках до колен, которые, на мой вкус, следовало немедленно поместить в музей Метрополитен, в назидание моим несчастным соотечественникам, именующим себя художниками. Эти нарядные стражи показались мне очень старыми, но их осанка была величественной, обнаженные до пояса, загорелые тела — подтянутыми и мускулистыми, а неподвижные, как у индейских вождей, и мрачные, как у падших ангелов, лица были преисполнены неописуемого спокойствия. Честно говоря, эти бунабские дедушки произвели на меня неизгладимое впечатление, я даже наконец-то смирился с фактом существования такого головного убора, как агибуба, — а это дорогого стоит!

— Это личные рабы ндана-акусы Анабана, — очень тихо, почти не размыкая губ, сообщил мне Хэхэльф. — Их начальник, Хму-шули-аси, хранитель циновки, этот высокий старик в красной агибубе, неотлучно находится при ндана-акусе с момента его рождения. Сколько ему лет — даже подумать страшно! Но точно больше сотни. Если учесть, что ндана-акуса Анабан немного старше моего покойного отца, а хранителем циновки новорожденного нданы редко назначают молодого человека…

— Ничего себе! — таким же едва различимым шепотом отозвался я. И не удержался от вопроса: — А что будет, если он все-таки умрет от старости? Назначат нового хранителя циновки? Или просто упразднят эту должность?

— Не говори глупости, Ронхул, — строго сказал Хэхэльф. — Ни один хороший раб никогда не позволит себя умереть прежде своего господина. А эти люди — очень хорошие рабы. Лучшие из лучших.

— Долголетие из чувства долга? — изумился я. — Ничего себе прикладная геронтология…

— Все, Ронхул, пока помолчи, ладно? — попросил Хэхэльф. — Сейчас мне предстоит познакомить тебя с ндана-акусой Анабаном, а я — не такой уж великий дипломат. Поэтому постарайся не мешать.

— А что нужно делать? Может быть, я должен ему как-то поклониться, или?..

— Вот делать как раз ничего не надо. Обойдемся без поклонов. Просто присутствуй, и все. И самое главное — не улыбайся!

Мы миновали неподвижных стариков, смотревших на нас, как на пустое место, и вошли в дом. Коридор был таким же темным и прохладным, как все коридоры в бунабских домах, но в этом доме он оказался очень коротким и прямым. Прямо перед нами была дверь, завешанная тонкой полупрозрачной тканью, такой легкой и невесомой, словно ее соткали не люди, а специально обученные паучки.

Занавеска сама взлетела вверх, словно бы от порыва ветра, хотя я мог поклясться, что никакого ветра не было, и мы вошли в комнату. Помещение оказалось просторным и почти пустым, если не считать многочисленных ковров, ковриков и подушек, которые покрывали пол даже не одним сплошным слоем, а несколькими слоями, образуя что-то вроде пологого холмика. На плоской вершине этой насыпи был постелен большой круглый ярко-зеленый ковер с густой бахромой, похожей на настоящую живую траву. В центре ковра, опираясь на большие разноцветные овальные подушки, сидел пожилой человек в необыкновенно высокой агибубе. Высота сооружения была никак не меньше полутора метров.

У хозяина дома было такое же суровое, отрешенное лицо, как у стражей, которых мы встретили у входа. Но, в отличие от них, этот дядя был преисполнен такого нечеловеческого величия, что, если бы Хэхэльф сообщил мне, что это и есть бог по имени Варабайба, я бы, несомненно, выпалил, что уже и сам это понял.

Но царственный старик, разумеется, не был Варабайбой. Передо мной сидел ндана-акуса Анабан, владыка Вару-Чару. Тот самый человек, который стал для моего друга Хэхэльфа кем-то вроде отца и научил его всему на свете, в том числе плавать со скоростью моторного катера, улыбаться «сердечной улыбкой», а также стрелять из лука и играть на какой-то местной флейте — правда, двух последних подвигов Хэхэльф при мне пока не совершал…

Насколько я понял из объяснений Хэхэльфа, ндана-акуса Анабан был всего лишь одним из многочисленных мелких правителей острова Хой. Но словосочетание «мелкий правитель» совершенно не вязалось с его обликом, осанкой и манерами властелина Мира.

Некоторое время ндана-акуса просто смотрел куда-то перед собой, как бы сквозь нас, как мне показалось, довольно безучастно. В конце концов я начал чувствовать себя привидением, мерцающим призрачным сгустком разреженной материи, которую невозможно заметить при дневном свете. Потом он внезапно поднялся на ноги одним легким порывистым движением, словно не утопал только что в груде мягких подушек, подошел к Хэхэльфу, оглядел его с ног до головы, одобрительно кивнул, даже снисходительно похлопал его по плечу и неторопливо вернулся на место. Только после этого он внимательно уставился на меня.