Людмила Александровна слушала и терялась, что думать, чего еще ждать, как отвечать. Дело приняло совсем необыкновенный оборот; странность положения была бы почти смешною, если бы не чересчур страстный и сильный тон слов Ревизанова.

– - Это бред какой-то... Вы с ума сошли!
– - воскликнула она.
– - Вот уж всего я ждала, только не этого!

– - Да?
– - Ревизанов засмеялся.
– - Значит, так и запишем в книжку: Андрей Ревизанов объяснился в любви Людмиле Верховской, а она прогнала его прочь. Но я не послушаю вас и не пойду прочь, потому что вы прогнали меня необдуманно и в конце концов полюбите меня.

– - Никогда!

– - Переменим выражение: будете принадлежать мне.

– - А!.. негодяй!
– - вырвалось у Верховской. Она дрожала от бешенства. Лицо ее пылало красными пятнами. Глаза метали молнии.

Ревизанова передернуло, но он совладел с собою:

– - Опять резкое слово. Ну, хорошо, негодяй! Так что же? И негодяй может быть влюбленным. Скажу даже больше: влюбленный негодяй -- зверь весьма интересный, Людмила Александровна, займитесь изучением: я познакомлю вас с этим типом. Влюбленный негодяй, например, просит любви только один раз, но, отвергнутый, не отступает, а требует ее, берет хитростью, силой, покупает, наконец...

– - И вы зовете это любовью?

– - Что же делать, Людмила? Будь я не негодяй, как вы обозвали меня, может быть, и любовь моя была бы иною, но я -- негодяй, значит, мне и не к лицу любить иначе. Ваша честь в моей власти. Если хотите, я продам вам вашу честь.

– - Боже мой! есть ли в вас стыд, Ревизанов?!

– - Одно свидание, один час у меня, наедине со мною, по-старому, как восемнадцать лет назад, -- и вы получите все ваши письма. А без этой улики я бессилен против вас: бездоказательное обвинение разобьется о вашу репутацию. Меня примут либо за подлейшего из клеветников, либо за сумасшедшего... Один час, один только час... Что же?

Людмила Александровна глядела на него безумными, почти суеверно-испуганными глазами.

– - Дьявол вы или человек?
– - прошептала она.
– - Я не знаю... мужчина не решился бы предлагать такую отвратительную подлость женщине, которую любил когда-то...

– - Когда-то я не любил вас, Людмила, но лишь забавлялся вами; а вот теперь люблю! Да, люблю... Вот! вот!
– - взгляните на меня еще раз таким мрачным взглядом!.. Люблю вас за это гневное лицо оскорбленной Юноны, за этот огненный презрительный взгляд, за это тело, рожденное для сладострастия и не знающее его, за вашу ненависть ко мне. Конечно, я не Тогенбург, я не стану вздыхать под вашими окнами или писать вам стихи... Платонизм -- не по моей части, да и вы не девочка, чтобы верить в их фальшь. Но я никогда не верил в силу мечты, а теперь познаю ее. Мои думы, мои сны полны вами. Вы ненавидите меня, а мне приятно быть с вами; каждое ваше слово -- дерзость, а для меня оно -- музыка. Но полно распространяться о любви: каким соловьем я ни пой, вы уже не влюбитесь в меня, а принадлежать мне вы и без того будете!..

По щекам Людмилы Александровны давно катились горькие слезы. С тех пор как она сознала себя беззащитною в руках Ревизанова, гнев на оскорбление исчез: его сменили стыд, страх и беспомощная обида.

– - Сжальтесь надо мною!
– - прервала она Ревизанова, задушив рыдания.
– - Я с трудом сдерживаю себя; если вы продолжите свои объяснения, я кончу истерикой. Неужели это также входит в ваши расчеты?

Ревизанов встал:

– - О, нет, никак! Я не смею задерживать вас. Но надо же выяснить наши отношения. Последний вопрос -- отвечайте на него без лишних слов и оскорблений: согласны ли вы быть моею?

– Нет!

– - Это окончательный ответ? Подумайте!

– - Нет, нет и нет!

– - Тогда выслушайте и мое последнее слово. Я даю вам неделю срока. Сегодня воскресенье, -- если в следующую субботу я не увижу вас у себя, то ваши письма получат огласку.

Людмила Александровна взялась за голову: смертельная тоска схватила в клещи ее сердце...

– - В какую пропасть я попала!
– - стонала она.

Ревизанов продолжал холодно и беспощадно:

– - Сперва над этими письмами посмеется кружок веселой золотой молодежи, потом они дойдут до Степана Ильича. Хотя он и верует в вас, как в Бога, но вещественным доказательствам -- вашим письмам, чувствительным надписям вашею рукою на фотографических карточках он тоже поверит. Пусть простит он вам ваш обман. Я знаю вашего мужа: он мягок, слишком мягок... Но вряд ли уверенность, что вы надругались над его именем, прежде чем получили право носить это имя, будет способствовать продолжению вашего супружеского счастья.

– - Да, вы сильны, вы очень сильны, -- шептала Верховская, бессмысленно смотря перед собою окаменелыми глазами, -- я вас боюсь...

– - Затем: у вас есть сын. Родился он в половине года, следующего за тем, как мы расстались столь драматически... Что, если я явлюсь с вашими письмами к вашему сыну и скажу ему: "Я твой отец"? Пусть я не докажу своих слов, но ведь и вам нечем опровергнуть мое обвинение до полной доказательности. Значит, сомнение-то я все-таки брошу в вашу семью: и отец, и сын должны будут одинаково прислушаться к моему голосу... Говорят, у вас в семье рай земной. Ну, тогда, конечно, раю конец: ад начнется! Ах, Людмила Александровна! остерегитесь! пожалейте мальчика! поверьте мне: словцо "незаконнорожденный" достаточно длинно, чтобы одним подозрением отравить человеку целую жизнь.

– - Я вас боюсь, я вас боюсь...
– - шептала она.

– - Так как же?
– - тихо спросил он, после долгого молчания.

Она смотрела, точно только что проснувшись.

– - Не знаю я совсем сбилась с толку... право, не знаю, что вам отвечать...

– - Я буду считать ваши слова за согласие, -- холодно сказал Ревизанов.

– - Нет! нет!
– - с ужасом воскликнула Верховская.
– - Ради Бога, нет... Я должна подумать... Не отнимайте у меня хоть этого права.

– - Как угодно. Неделя срока -- в вашем распоряжении. В субботу я буду ждать до двенадцати часов ночи. Карточку с моим адресом позвольте вам вручить... До свидания...