Что касается до позитивизма, то ему, по обыкновенію, здсь придано преувеличенное значеніе. Ренанъ, какъ мы указывали [2] , думаетъ, что слава Конта совершенно фальшивая, и онъ, конечно, правъ въ извстной мр. Но нужно бы объяснить причины возникновенія этой славы. Рдкіе ученые вникаютъ въ Конта; ссылаются же на него очень многіе, едва-ли не потому, что онъ далъ видъ какой-то систематичности и опредленности хаотическимъ и чисто-отрицательнымъ стремленіямъ, возобладавшимъ въ наукахъ. Самое названіе позитивизмъ иметъ въ себ нчто приличное и солидное, содержитъ глухое указаніе на какой-то строгій пріемъ изслдованія. А отверженіе метафизики, то-есть философіи, провозглашенное Контомъ, сразу привлекло множество умовъ, для которыхъ философія была несноснымъ игомъ.

Обзоръ научнаго движенія, совершавшагося въ послднія десятилтія, былъ сдланъ Ренаномъ въ предисловіи къ книг «L'avenir de la science» (Par. 1890), и вотъ по какому поводу. Эта книга, только теперь напечатанная, была написана имъ еще въ молодости, въ 1849 году. То была совершенно особенная минута. въ жизни Ренана. Во-первыхъ, онъ тогда только-что разорвалъ съ католицизмомъ, отрекся отъ церкви, и весь горлъ жаромъ тхъ новыхъ убжденій, которыя привели его къ этому шагу. Во-вторыхъ, вслдъ за тмъ совершилась февральская революція; передъ ученымъ юношей поднялись съ неотразимой силой политическіе и общественные вопросы, о которыхъ онъ прежде вовсе не думалъ. И вотъ, онъ пишетъ огромную книгу, въ которой излагаетъ все множество мыслей, кипящихъ въ его голов и составляющихъ его новый взглядъ на вещи, только-что сложившійся изъ предыдущаго развитія и борьбы. Это было нкотораго рода исповданіе вры, замнившей собою вру въ церковное ученіе. Книга называлась «О будущности науки» и выражала восторженное поклоненіе наук. По тогдашнему убжденію Ренана, наука должна современемъ замнить религію, стать на ея мсто въ жизни человчества. Да и въ политическихъ и общественныхъ длахъ только отъ науки слдуетъ ожидать спасенія и разршенія всякихъ вопросовъ. Такова существенная, главная тема книги; въ доказательствахъ же и выводахъ, въ побочныхъ соображеніяхъ и поясненіяхъ, Ренанъ высказываетъ еще множество другихъ мыслей, которыхъ онъ и потомъ держался, повторяя и развивая ихъ въ теченіе своего долгао литературнаго поприща. Можно сказать, что въ этой книг уже сказался весь Ренанъ, уже содержатся зародыши всхъ его писаній.

Это было его первое произведеніе, съ которымъ онъ хотлъ выступить передъ читателями. Ученые друзья удержали его отъ печатанія; они справедливо находили, что книга дурно написана, неясно, длинно, тяжело, такъ что не можетъ имть успха. Только теперь, спустя боле сорока лтъ, Ренанъ ршился издать эту свою старую рукопись, въ надежд, что огромная знаменитость, которую онъ пріобрлъ, уже непремнно возбудитъ вниманіе читателей къ первоначальному очерку его мыслей.

Такимъ образомъ, передъ нами снова являются вс его воззрнія, и въ этой книг найдется не мало любопытнаго для того, кто желаетъ уяснить себ ходъ и складъ этихъ воззрній. Но мы не объ этомъ хотимъ говорить. Естественно, что, издавая книгу, написанную боле сорока лтъ назадъ, Ренанъ долженъ былъ задать себ вопросъ: насколько сбылись его предсказанія? Какъ и въ чемъ наука оправдала надежды, которыя онъ на нее возлагалъ? Въ предисловіи онъ старается отвтить на эти вопросы. Сперва онъ ршительно заявляетъ, что его вроисповданіе осталось неизмннымъ. «Моя религія», говоритъ онъ, «все та же — прогрессъ разума, т. е. науки» [3] . И такъ, наука признается имъ какъ-бы единственнымъ и полнымъ воплощеніемъ человческаго разума. Потомъ, онъ указываетъ на нкоторыя частныя поправки, которыя онъ долженъ былъ сдлать въ своихъ первоначальныхъ мнніяхъ. Наконецъ, онъ начинаетъ разбирать успхи наукъ за это долгое время и доказываетъ, что онъ не обманулся въ своемъ юношескомъ поклоненіи, что его чаянія подтверждены научнымъ движеніемъ, съ тхъ поръ совершившимся.

«Когда я пытаюсь свести балансъ всего, что оказалось химерой въ мечтаніяхъ, наполнявшихъ меня полвка назадъ, и всего, что осуществилось, признаюсь, я испытываю довольно живое чувство нравственной радости. Въ итог я былъ правъ. Прогрессъ, за исключеніемъ немногихъ разочарованій, совершился по тмъ самымъ линіямъ, которыя я тогда себ воображалъ» (стр. XII).

Попробуемъ же, слдуя за Ренаномъ, обозрть научные успхи за послднее пятидесятилтіе и посмотримъ, чему онъ такъ радовался.

Ренанъ говоритъ сперва о наукахъ естественныхъ. потомъ о наукахъ историческихъ и вспомогательныхъ имъ наукахъ филологическихъ и, наконецъ, о наукахъ политическихъ и соціальныхъ.

Науки естественныя стоятъ впереди, конечно, потому, что въ наше время он играютъ роль «первой философіи», составляютъ какъ-бы ученіе объ основахъ всего существующаго. Ренанъ съ удовольствіемъ замчаетъ, что онъ, въ сущности, всегда былъ эволюціонистомъ въ своей области, въ пониманіи «произведеній человчества, языковъ, письменъ, литературъ, законодательствъ, соціальныхъ формъ». Поэтому, водвореніе эволюціонизма въ ученіи о произведеніяхъ природы, начавшееся съ Дарвина, только подтвердило предчувствія Ренана, было только распространеніемъ его воззрній. «Я имлъ врный взглядъ на то, что я называлъ происхожденіемъ жизни (les origines de la vie). (Такъ формулируетъ онъ уже свои самыя начальныя научныя убжденія). Я хорошо видлъ, что и въ человчеств и въ природ все длается, что творенію нтъ мста въ ряду слдствій и причинъ». Естественныя науки съ тхъ поръ совершенно утвердили и окончательно развили это пониманіе міра. «Предметъ нашего познанія», говоритъ Ренанъ въ вид заключенія, «есть нкоторое громадное развитіе, котораго первыя, едва, уловимыя звенья даются намъ космологическими науками, а послдніе предлы представляетъ собственно такъ называемая исторія» (стр. XIII).

Если таковъ итогъ успховъ естествознанія, то, какъ мы видимъ, онъ весь содержится въ томъ, что идея «развитія» замняла собою идею «творенія». Въ чемъ состоитъ противоположность этихъ двухъ идей, и точно ли он противоположны, если брать ихъ въ ихъ широкомъ смысл, объ этомъ не разсуждаетъ Ренанъ. Въ исторіи и въ природ, по его выраженію, все длается. Это очень неопредленно; едва-ли бы онъ согласился сказать, напримръ, что все длается само собою, или что ни въ природ, ни въ исторіи не возникаетъ ничего новаго. Намъ очень мало сказано, если сказано только, что происходитъ «нкоторое громадное развитіе». Развитіе по самому своему существу должно имть и направленіе и цлъ. Почему намъ не скажутъ, нашло-ли ихъ естествознаніе? По крайней мр, искало-ли оно ихъ и ищетъ-ли теперь?

Ренанъ нисколько не останавливается на подобныхъ разсужденіяхъ. Но, вмсто того, онъ, вслдъ за приведенными словами, длаетъ замчаніе, изъ котораго все-таки видно, въ какую сторону клонятся его мысли. Именно, онъ замчаетъ, что успхи естествознанія принуждаютъ его сдлать нкоторую поправку въ мнніяхъ, выраженныхъ въ его юношеской книг.

«Подобно Гегелю», говоритъ онъ, «я ошибался въ томъ, что слишкомъ утвердительно приписывалъ человчеству нейтральную роль въ мірозданіи. Между тмъ, возможно, что все человческое развитіе иметъ столь же мало значенія (n'ait pas plus de cons'equence), какъ плсень или лишаи, которыми покрывается всякая влажная поверхность».

Вотъ какое воззрніе составляетъ новое пріобртеніе Ренана! Вотъ къ чему онъ приведенъ своими изысканіями и наблюденіями надъ развитіемъ «языковъ, письменъ, литературъ, законодательствъ, соціальныхъ формъ», и съ чему гораздо ясне пришли будто-бы космологическія науки!

Странно говорить объ этомъ такъ бгло, какъ говоритъ Ренанъ; онъ, какъ будто для большей занимательности своей рчи, мимоходомъ пугаетъ читателей этою плсенью и лишаями. Попробуемъ, однако, хоть нсколько разобрать дло. Естественныя науки въ своихъ удивительныхъ обобщеніяхъ дйствительно доказали однородность жизни, нашли нкоторое элементарное сродство между жизнью человка и жизнью мельчайшихъ организмовъ. Но вдь изъ этого ровно ничего не слдуетъ относительно достоинства и значенія различныхъ организмовъ. Мы судили бы совершенно по-дтски, еслибы, подводя существа подъ какое-нибудь общее понятіе, воображали, что они, въ силу этого, однородны во всхъ отношеніяхъ. И человкъ и камень имютъ всъ; человкъ только-что убитый вситъ столько же, сколько онъ же всилъ живой; разв слдуетъ отсюда, что человкъ не лучше камня и что живой не лучше мертваго? Гегель, на котораго Ренанъ ссылается, какъ бы въ извиненіе своего прежняго заблужденія, смотрлъ на вопросъ неизмримо правильне. Если человкъ, положимъ даже, и не центръ міра, то, во всякомъ случа, онъ такъ связанъ съ центромъ, что можетъ изъ него смотрть на мірозданіе; слдовательно, онъ не только выше всхъ земныхъ созданій, но можетъ подыматься до высоты какихъ бы то ни было существъ, представляемыхъ нашимъ воображеніемъ. Совершенная нелпость думать, что значеніе человка, можетъ быть, равняется значенію «плсени и лишаевъ», заводящихся везд, гд есть сырость.