И Ренанъ можетъ думать, что нравственность не есть вчное стремленіе души человческой! Точно онъ въ самомъ дл старый горилла, который когда-то былъ человкомъ, а теперь прогналъ «химеры», увидлъ «дйствительность вещей» и сознаетъ себя истиннымъ гориллою. Но, сколько бы вокругъ насъ ни развелось людей, равняющихся горилламъ и смотрящихъ на себя, какъ на гориллъ, это еще ничего не доказываетъ. Исторія пройдетъ мимо ихъ, и наука не удовольствуется этимъ понятіемъ о человк.

Ренанъ ни слова не говоритъ о философіи, какъ будто съ 1848 года и до нашихъ дней такой науки вовсе не существовало на свт. Въ этомъ пренебреженіи онъ оказывается истиннымъ позитивистомъ, съ тмъ только добавленіемъ, что въ самомъ позитивизм онъ не видитъ ничего новаго и ничего философскаго. И конечно, онъ довольно правъ, не только въ отношеніи къ позитивизму, но и въ отношеніи къ философіи. Философія, дйствительно, въ это время не играла никакой значительной или руководящей роли въ умственномъ движеніи. Въ начал этого періода философія была даже гонима общимъ мнніемъ, то-есть была осмиваема, презираема, почти ненавидима, Какъ пустое мечтаніе, заявляющее огромныя притязанія. Тутъ-то позитивизмъ пріобрлъ свою ненадежную славу. Впослдствіи нкоторые философскіе писатели не только достигли большой извстности, но и усердно читались и были предметомъ всякихъ споровъ и сужденій. Таковы Шопенгауэръ, Милль, Спенсеръ, Гартманъ. Но успхъ этихъ писателей не означалъ какого-нибудь подъема философіи. Одни изъ нихъ, какъ Шопенгауэръ и Гартманъ, привлекли къ себ вниманіе потому, что совпали по своимъ мыслямъ съ пессимистическимъ настроеніемъ времени, съ чувствомъ эгоистической тоски, сопровождающимъ паденіе нравственныхъ идеаловъ. Другіе, Милль и Спенсеръ, имли успхъ потому, что говорили въ одинъ голосъ съ эмпириками и опытными изслдователями природы, значитъ, поддерживали господствующее научное направленіе. Притомъ это были только усиленныя развитія нкоторыхъ прежнихъ философскихъ ученій, напримръ Канта, Юма. Конечно, въ силу этихъ развитій можно было ожидать какихъ-нибудь новыхъ шаговъ и въ понятіяхъ о нравственности, и въ вопросахъ о познаніи; но такихъ шаговъ въ это время сдлано не было, — что и доказываетъ слабость современнаго философскаго движенія. Въ Шопенгауэр есть глубокій религіозный элементъ; но онъ постоянно ускользалъ отъ вниманія читателей и приверженцевъ и остался безплоденъ для движенія религіозной мысли. Милль далъ вопросу о познаніи поразительную и ясную постановку; но изъ этого вышло только отрицаніе познанія, а не новый шагъ въ его пониманіи.

Если въ настоящую минуту спросить знатока и вмст строгаго судью современной философской литературы о положеніи философія, то, кажется, онъ долженъ будетъ отвчать такъ: философіи теперь, пожалуй, не существуетъ, но зато есть психологія и въ самомъ дл, психологическія изслдованія чрезвычайно разрослись и утвердились. Они образуютъ науку, подобную какой-нибудь изъ естественныхъ наукъ, то-есть прямо опирающуюся на опытъ, на наблюденіе и экспериментъ, и потому какъ-бы самостоятельную. Здсь не мсто излагать, какъ она этого достигла и въ чемъ состояться основной пріемъ, та особая точка зрнія, съ которой она разсматриваетъ свои предметы. Но внутренній смыслъ современной психологіи иногда выступаетъ такъ выпукло, что мы ршаемся сказать о немъ нсколько словъ. Психологія ближе всякой другой науки связана съ метафизикой, такъ что долгое время, въ силу этой связи, даже не могла получить отдльнаго развитія. Но сущность этой связи не можетъ не сохраниться до сихъ поръ. Когда объ этомъ забываютъ, то получается противорчіе, рзко бросающееся въ глаза и очень характерно рисующее особенность вновь слагающейся науки. Намъ встртился недавно такой случай. Разсказывая о своемъ путешествіи по Индіи, французскій писатель Шеврильонъ пускается въ остроумныя и тонкія размышленія объ индійской религіозности, глубина и высота которой теперь признается и цнится во всхъ образованныхъ странахъ. Пытаясь уяснить себ смыслъ буддизма, онъ, между прочимъ, длаетъ слдующее неожиданное сближеніе:

«Декартъ говоритъ: „я мыслю, слдовательно, существую“. Будда вроятно охотно сказалъ бы: „я мыслю, слдовательно, я не существую“: Въ самомъ дл, что такое мысль, Какъ не рядъ перемнъ, послдованіе разныхъ событій? По ученію новйшихъ психологовъ, въ ней ничего другаго нтъ. Нкоторый механизмъ, изслдованный въ Англіи Стюартомъ Миллемъ, а во Франціи Тэномъ, создаетъ въ насъ иллюзію субстанціальнаго я; самую опасную изъ всхъ иллюзій, говорятъ буддисты, главную западню, устраиваемую намъ искусителемъ Марою; ибо она составляетъ узы, связывающія насъ съ вещами, то великое марево, которое отрываетъ насъ отъ неподвижности и безразличія, чтобы вовлечь насъ въ дйствіе и подталкивать насъ впередъ. Буддизмъ называетъ ее ересью, ересью индивидуальности (саккайа диттги)» [6] .

Буддисты, въ силу своихъ тысячелтныхъ размышленій и созерцаній, конечно, хорошо знаютъ, откуда они идутъ, чего избгаютъ и куда пришли; но между современными психологами вроятно многіе не подозрвали, что воззрнія ихъ науки на душу могутъ быть противопоставлены декартовскому Cogito, ergo sum и что эти воззрнія сходятся съ ученіемъ одной изъ древнйшихъ религій. Дйствительно, есть точка, въ которой совпадаютъ буддизмъ и наша психологія, хотя, конечно, они изъ этой точки лотомъ тянутъ въ противоположныя стороны. Подобнымъ же образомъ разошлись психологи и съ положеніемъ Декарта. Декартъ, извстно, начинаетъ съ сомннія. Онъ ссылается на то, что есть «ложныя и пустыя» мысли, и остроумно показываетъ, что есть точка зрнія, съ которой на всякую мысль можно смотрть, какъ на ложную и пустую. Конечно, эту точку нужно твердо знать, если мы не желаемъ на ней оставаться, если желаемъ, напротивъ, найти твердый и ясный путь, по которому всегда можемъ сойти съ этой точки и перейти въ область уже не подлежащую сомннію. Но психологи на этой самой точк и любятъ оставаться; она оказалась самою удобною и даже необходимою для ихъ изысканій;

Невольно приходятъ намъ на мысль насмшливыя слова Томаса Рида, относящіяся къ тмъ, кого можно назвать родоначальниками ныншней психологіи. Онъ говоритъ:

«Какъ Беркелей разрушилъ весь вещественный міръ, такъ Юмъ, опираясь на такія же основанія, разрушаетъ міръ духовный и не оставляетъ въ природ ничего кром идей и впечатлній, безъ всякаго субъекта, на которомъ они могли бы впечатлваться».

«Кажется, особенный порывъ юмора обнаружился у этого автора въ его введеніи. гд онъ съ серіознымъ видомъ общаетъ никакъ не меньше, какъ полную систему наукъ, построенную на совершенно новомъ основаніи, то-есть на основаніи человческой природы [7] ; а между тмъ все его сочиненіе стремится показать, что въ мір не существуетъ ни человческой природы, ни науки. Можетъ быть, было бы неосновательно жаловаться на такое поведеніе автора, такъ какъ онъ не вритъ ни въ собственное существованіе, ни въ существованіе читателя, и потому нельзя думать, что онъ хотлъ его озадачить, или посмяться надъ его легковріемъ» [8] .

И такъ, уже давно замчено (книга Рида вышла въ 1763 году), что иные мыслители выбираютъ для себя точку зрнія, съ которой совершенно справедливо будетъ сказать: «я мыслю, слдовательно, не существую». Въ наши дни Милль повторилъ Юма, развилъ его мысль до самыхъ крайнихъ предловъ, такъ что усомнился даже въ математическихъ аксіомахъ и теоремахъ, которыя Юмъ, по-старому, признавалъ непреложными.

Всякое отчетливое заблужденіе можетъ послужить къ выясненію истины, и въ этомъ смысл не должно насъ излишне огорчать. Здсь мы хотли только замтить, что та психологія, которая нынче въ такомъ ходу, которая такъ богата фактами и такъ ревностно разработывается, очевидно требуетъ какого-то восполненія, а въ теперешнемъ ея вид можетъ приводить умы въ. странное состояніе, о которомъ говоритъ Шеврильонъ, которое у послдователей буддійской пражны-парамиты почитается лучшею мудростію, ведущею къ высочайшему благу, но у европейцевъ, кажется, ни во что не разршается, кром безъисходнаго недоумнія.

Вотъ нкоторыя краткія и общія указанія на итоги научныхъ успховъ за послднія десятилтія. Едва-ли можно согласиться съ Ферріери, что нашъ вкъ есть вкъ научнаго обновленія. Успхи современныхъ знаній односторонни и, какъ видно изъ отзывовъ Ренана, эта односторонность такова, что въ самыхъ важныхъ вопросахъ мы достигаемъ только отрицанія или сомннія. Въ силу общераспространеннаго склада научныхъ убжденій падаютъ не только нравственныя, но и юридическія понятія. И невозможно указать такого философскаго направленія, такой идеи, которая могла бы надяться получить силу въ научномъ движеніи и измнить его ходъ. По всему этому, послднюю половину нашего вка. скоре можно назвать временемъ упадка наукъ, чмъ временемъ ихъ обновленія.