Стихотворения и поэмы в 2-х томах. Т. II
вернуться

Андреев Вадим Леонович
Шрифт:

«Я никогда Акрополя не видел…» [34]

Я никогда Акрополя не видел, Не пил воды кастальскогоключа. Стоит, как часовой, у моего плеча Неопыта упрямая обида. Но все ж порой — легка, прозрачна, Мне видится та древняя земля, Где остов мраморного корабля Взметнул, как звук, дорические мачты, Где к мелким ссорам снисходили боги, В плену тщеславья и людских страстей, Где десять лет скитался Одиссей, То находил, то забывал дорогу… Все так… Но как мои виденья редки, Как мир воображенья тускл и слаб, Когда в излучине реки ветла С другой ветлой сплетает ветки, Когда ползет дорога по ухабам Моей земли, а снизу, из куста, Загадочна, угрюма и толста, Мне в душу смотрит каменная баба.

34

«Я никогда Акрополя не видел…» — HP.

«Был крут подъем. Ущелье с каждым шагом…»

Был крут подъем. Ущелье с каждым шагом Сильней сужалось. Белый ручеек, Стекавший между скал по дну оврага, Исчез, как будто изнемог. Казалась мне глухой, почти отвесной, В продолговатых трещинах стена, Возникшая передо мною. Тесной, Подвальной стала, тишина. Но, прирастая к камню гибким телом, Как плющ, сливаясь с ним, я лез и лез На этот злой, в тени обледенелый, Но все ж доступный мне отвес. Когда последним, яростным усильем Я бросил тело кверху, на уступ, Подумал я — невидимые крылья Меня, бескрылого, несут. Здесь, на ребристой, узенькой площадке, Я, зацепив кристалл, сорвал его. Крутясь, Он покатился в бездну и, украдкой Лицо лучами осветя, Исчез, растаял, как роса в тумане, В долину унеся спектральные цветы, — Природой отшлифованные грани, И вздох и выдох высоты. Внизу какой-нибудь веселый гений, Труда не знавший, живший без забот, Кристалл — о, даже не согнув колени, — На радость людям подберет. 1969

«Нельзя обжечь закатной багряницей…»

Нельзя обжечь закатной багряницей Простертых к небу рук; Нельзя к стихотворенью прислоняться Плечом, пока не пойман звук; Нельзя уму довериться душою: Он ловок и хитер; Не совладав с упрямой темнотою, Сгорает без следа костер, — Лишь то живет, над чем не властен разум, Что выше всех страстей, Что слепо подчиняется наказу Бессмертной совести твоей. 1969–1970

«То, да не то, и не к чему придраться…»

То, да не то, и не к чему придраться: О том, что думал, — все, казалось бы, сказал, Но все ж мертвы стихи, как будто на цепь Я их к бесплодному беззвучью приковал. Идешь вдоль прибранных могил погоста, Где сухо шелестят железные венки, И вдруг, глядишь — растет певучий хвостик Сквозь щель плиты — давно посеянной строки. Быть может, он средь сорняков и плевел Один единственный меня переживет, Наперекор беззвучию библейским древом, Плодонося слова, сквозь камни прорастет. 1969

«Кто нас рассудит — время и меня?..» [35]

Кто нас рассудит — время и меня? Я в нем плыву, как старый окунь: Дна не касается ступня, Став плавником, мой острый локоть На воду опирается слегка, А за моим незримым следом, Раскинув ячеи, издалека Уже ползет тяжелый бредень. Я временем дышу. Оно Здесь не косой, а грубой сетью Скребет мое родное дно. Оно течет, а я — в ответе, Я окунь, а оно — река. Мне трудно совладать со страхом, Я ненавижу рыбака, Забросившего смерть с размаху. Кто разогрел сковороду? Как знать мне, кто закинул невод, Какие боги в душном небе На завтрак свежей рыбы ждут? Судиться с временем, — но труден, Да просто невозможен этот суд: Не время мне, а я ему подсуден. 1969,1970

35

«Кто нас рассудит — время и меня?..» — HP: под названием «Окунь».

«Как трудно мысль одеть словами…» [36]

Мысль изреченная есть ложь.

Ф. Тютчев.

Как трудно мысль одеть словами, Ей галстук повязать, побрить, Всеобжигающее пламя И приукрасить, и смирить, И чтоб с улыбкою пристойной В беседе с разными людьми Она приветила б спокойно Наш злой и лицемерный мир. О, если бы, презрев обычай, Не прикрываясь мишурой, Она, наперекор приличью, Нас поразила б наготой, Той наготой — до воплощенья — Еще не звук, еще не крик, Которую в одно мгновенье Оденет ложью наш язык.

36

«Как трудно мысль одеть словами…» — HР: под названием «Мысль».

Стрела («Когда в неясном зеркале столетий…») [37]

Когда в неясном зеркале столетий В грядущем отразится наша жизнь И в дымном, странном, в звездном полусвете Соединятся вдруг и даль и близь, — Тогда прозревшим станет очевидно, Что мы по краю пропасти идем, По краю честности и что постыдно, Закрыв глаза, в полсовести живем, В полжизни, данной для любви, в полдара, Не холодны, не горячи — теплы, В конце, в излете, не страшась удара Уже почти не жалящей стрелы.

37

Стрела — HP.

«Обленившийся парус напрягся, как мускул…» [38]

С. Дубновой

Обленившийся парус напрягся, как мускул, Волнорез покачнулся и вдаль отошел. Океан перед лодкой летящей был устлан Беляками крутых, набегающих волн… Как нам жить без романтики дымной простора, Вдали осиротевших без нас берегов, Если в мире реальна одна лишь опора — Это ветер, соленая влага и горечь стихов. О, как редко, о, в кои-то веки, случайно, Из-за облака вдруг, и хрупка и легка, Точно ключ, открывающий старую тайну, Точно луч, — золотая слетает строка! 1967

38

«Обленившийся парус напрягся, как мускул…» — HP: под названием «Парус», с посвящением «С. Эрлих».