Стихотворения и поэмы в 2-х томах. Т. II
вернуться

Андреев Вадим Леонович
Шрифт:

«И дюны, И дождь и тяжелый…»

И дюны, И дождь и тяжелый Развернутый ветром прибой, И запах тревоги веселой Над нашей юдольной землей, И низкие, желтые тучи, И рыжие сосны, и вновь Мне снится мой север дремучий И жжет запоздавшая кровь. Россия, как ночь, надо мною Развернутым флагом легла, — Бессмертной и черной звездою Сияет пронзенная мгла. О Господи, — желтые дюны, Балтийское море, прибой И ветер всемирной коммуны Над нашей юдольной землей. 1934

«Чем туже глухая неволя…»

Чем туже глухая неволя, Чем горше и жестче земля, Тем ярче суровая доля, Бессмертная доля твоя. Я вижу грядущие войны И зарево долгой борьбы: И знаю — мы будем достойны России и русской судьбы. В дыму разъяренных пожарищ, На тающий падая наст, Последний погибнет товарищ, Но родину он не предаст. И вновь над высокой осокой, Влекомые новой весной, Душа за душой издалека, Как птицы, вернутся домой. 1935

«Сильней забвения далекий голос твой…»

Сильней забвения далекий голос твой. Пускай я слов не различаю, Но ты во мне, но ты со мной. Я без тебя себя не понимаю. Вот медленно в открытое окно Вливается чужой, тяжелый воздух. Мне неприютно и темно, Мне без тебя и смерть не отдых. Я вижу там, в окне, осенний сад. Тяжелый дуб, махая ржавой веткой, Вдоль по опушке гонит листопад, И дождь идет — настойчивый и едкий. Шестнадцать лет — полжизни без тебя. Сейчас я встану и окно закрою И вновь уйду, уйду в себя Лишь для того, чтоб встретиться с тобою. В неуязвимой тишине, Как бабочки, взлетают звуки. На миг один приснится мне, Что нет ее — и не было — и не было — разлуки. 1936

«Все та же ты. О нет, не изменила…»

Все та же ты. О нет, не изменила Ты облик свой. Ты плакала, металась, ворожила Во мгле ночной. Ты строила и лагеря и тюрьмы, И города, И проходили, тягостны и бурны, Года, года. И вот теперь в тайге сквозь дым заводов, Сквозь мглу и смерть Встает никем не узнанной свободы Святая твердь. Над головой твоей горит сиянье, Звезда звенит… Моя любовь, мое очарованье, Мой плащ, мой щит. Напоены поля родною кровью, Нежней росы, И вот уже над побежденной новью Шумят овсы. Над заводью, над волнами осоки, Пугая тень, Встает великолепный и высокий, Широкий день. Звенят кузнечики. Над желтой степью Летит туман. Прикован я к тебе незримой цепью, Крутой курган. Из-под тумана выплыли озера И вновь блестят, И полон отраженного простора Их ясный взгляд. А там, на севере, шумит лесная Глухая речь, И все горит огонь, не догорая, Смолистых свеч. Гляжусь в тебя, но досыта, я знаю, Не нагляжусь, — Моя далекая, моя родная Земная Русь. Цветут весной бескрестные могилы В тайге глухой. Но если ты, — о нет, не изменила Ты облик свой. 1936

«Все то, что было доблестью и славой…»

Все то, что было доблестью и славой, Что было солнцем средь суровой тьмы, Что нам казалось ясностью кровавой, Что мы жалели и любили мы, — Теперь неправедно и лживо. В часы моей бессонницы глухой Воспоминанье тенью суетливой Кривляется, как шут, передо мной, И на стене, меж выцветших обоев, Меж поцарапанных сухих цветов, Сияет небо темно-голубое, Всплывает очерк милых берегов, И желтых дюн, лесов и гор Кавказа Чуть зримая проходит череда. Но я молчу, как воскрешенный Лазарь. Ночь непрорубна. Жизнь, как ночь, тверда. И чем протяжнее ночное бденье, Чем одиночество ночное злей, Тем для меня неумолимее виденье Твоих обезображенных полей. Что мне теперь моя родная нива И маками заросшая межа? Не верю я — все лживо, лживо, лживо, И ты, отечество, — лишь прах и ржа. Прости меня. Я знаю, ты — прекрасно. Мне тяжело неверие мое. Горит на знамени кроваво-красном Нерукотворное лицо Твое. 1936

Последний день в Батуме (15 марта 1921 г.)

Когда голодный и бесцельный день — Еще один, — погаснув, распылится И в тишине земная дребедень, Дневная суета угомонится, И, закрывая низкий небосвод, Всплывет туман темно-лиловый, И ночь ко мне вплотную подойдет И руку мне пожмет рукой свинцовой, — На миг один блеснет средь голых туч, Как тень уже умершего заката, Пронзительный, неуловимый луч, Мелькнет и вновь исчезнет без возврата. Я помню мглу и заснежённых гор Застывшие, мучительные складки, И моря Черного взволнованный простор, И дымный жар кавказской лихорадки, И бухты серую, холодную дугу, Далекий шум прибоя, берег мелкий, И там, на темном, смутном берегу Упругий звук последней перестрелки. И помню я, как между низких туч — Иль, может быть, теперь мне это снится — Мечом багровым просиявший луч Мелькнул прощальной русскою зарницей. 1936

Гибель Атлантиды («Крылатое море взлетало, крича…»)

Крылатое море взлетало, крича, Воздушные рушились кариатиды, И брызги, упав, как на луг саранча, Съедали холмы и поля Атлантиды. Лиловой воронкою водоворот Затягивал низко нависшие тучи. На самое дно оседал небосвод, На спину тяжелые волны навьючив. Огромные рыбы врывались в дома, Влача за собою, как невод, молчанье. Вздымалась и встала, качаясь, тюрьма, Отрезав от мира звезду мирозданья. Я знаю, здесь та же подводная мгла, Здесь та же глухая струится стихия. Не выживу я, если ты умерла, Моя Атлантида — Россия. 1930-е

«От волчьих берегов моей отчизны…»

От волчьих берегов моей отчизны, От ледяных и огненных полей Вздымается жестокий ветер жизни, И жесткий вихрь час от часу сильней. Но бедный слух — он жизни той не слышит, Весь мир наполнен черной глухотой. Ночь страшно глубока, и свет не дышит, И сон и смерть — в сожительстве со мной. 1930-е