Стихотворения и поэмы в 2-х томах. Т. II
вернуться

Андреев Вадим Леонович
Шрифт:

«Мы собирали раковины. Ветер…»

Мы собирали раковины. Ветер Шуршал песком. Волна лиловой розой Вздымалась и, теряя лепестки, У наших ног внезапно увядала. Ты протянула руку. В ней лежала Еще живая желтая звезда. Ее душил неумолимый воздух, Сухой песок прилип к ее лучам. Над нами, рассекая серый воздух, Взлетела чайка и пропала — там. Звезда подумала: должно быть это Душа воды покинула моря. И вдруг сквозь тучи водопадом света К лучам звезды низринулась заря. 1929

«Лепестками развенчанной розы…»

Лепестками развенчанной розы, Чередою мгновенных зарниц Непослушные, милые слезы Из-под милых слетают ресниц. Разве можно прикрыться любовью? Если на пол уронишь звезду, Всей своею бесплотною кровью Изойдешь и растаешь в бреду. Никому не доверено счастье Разделенья страданий и мук — В холодеющем воздухе страсти, В размыканьи не сцепленных рук. Оттого, что заведомо ложно И преступно поют соловьи, Оттого, что всегда безнадежно Отлучение нас от любви.

«Не руки, а звезды. Пять нежных лучей…»

Не руки, а звезды. Пять нежных лучей, Пять пальцев, сияющих в комнатном мраке, — И розовый выем ладони твоей, Как поднятый вверх, угасающий факел. Глаза — эти розы в завоях ресниц, В ночи озаренные черной росою, Бессмертные сестры небесных зарниц, Открытые в жизнь — и в любовь — темнотою. Не двинется воздух — он молча лежит, И он у тебя на груди отдыхает, — И кажется мне, что за окнами черный гранит, Как звезды, как розы — дрожа и дыша — расцветает.

Musee de Cluny («Что было за окном? Должно быть, небо…»)

О.А.

Что было за окном? Должно быть, небо, Но здесь, у нас, в музейной тишине, Смешалось все земное — явь и небыль, Оставшись ясным лишь тебе и мне. Фарфоровых цветов прозрачный голос — И медленно в средневековой мгле Огромным счастьем души раскололись И проросли — как семена в земле. 1933

Трубка («Горит табак, сияет тление…»)

Горит табак, сияет тление, Мерцает розовый зрачок, И медленно сквозь полупение Развертывается дымок. Нагревшись, тело деревянное, Дыханью уст моих внемля, Цветет звездой благоуханною На полом кончике стебля. Душа моя, твое сияние И твой восторг, весна и грусть, — Как трубка, ты живешь дыханием Тебе чужих и милых уст. 1933

У часовщика («Он повертел в руках часы…») [6]

Он повертел в руках часы, Он колдовал, он тронул стрелки, Очаровательной безделки Он нежные раскрыл красы. Спала спиральная пружина, Зубчатый мир не шелестел, И средь стальных, недвижных тел Застыла капелька рубина. Жизнь продлена на краткий срок — Пока молчит ее свидетель, Пока земная добродетель Душе уснувшей невдомек. Но цепкое воскреснет бремя Под пальцами часовщика, И вот летит встречать века Мое щебечущее время.

6

У часовщика — HP.

Электрический выключатель («Хранит фарфоровый кружок…»)

Хранит фарфоровый кружок И свет и тьму, и в сердце медном Сияет голубой цветок, Не умирающий бесследно. Прикосновению руки Поручена двойная нежность — Попеременно черные тиски Сменяет светлая безбрежность. Но все ж, наперекор уму, Лишь очевидностью одеты Слова — свет исключает тьму, Но тьма не исключает света. 1930

За проявленьем фотографий («Когда под действием кислот…»)

Когда под действием кислот Вдруг загустеет и остынет время И медленно и нежно расцветет Оброненное светом семя, Когда на призрачном стекле Запечатленный миг бесспорно ясен, — О как тогда в тяжело-красной мгле Я к данной жизни безучастен. Как горько мне, что мой язык Не помышляет с временем бороться, Что творчество пройдет и вечный миг В чужих веках не отзовется.