– Сколько времени? Быстро!

Та глянула на наручные часы.

– Без двадцати четыре. А что?

– Господи! – посмотрела я на небеса. – За что ты меня так не любишь? – Да, впервые в жизни я была не рада появлению Хрякина, наверное, просто была не в том виде и не в том месте, чтобы хотеть быть увиденной им. – Танюсь, ты мне подруга? – заканючила я, оторвавшись от облаков.

– Что нужно сделать?

Да, удивительной практичности человек.

– Ты ведь в туфлях? – Она утвердительно кивнула. – Видишь «БМВ» у нашего подъезда? Это мой любимый человек, и я…

– Черный? – обидела она меня.

– Почему черный? Он русский.

– Нет, автомобиль черного цвета? В моделях и марках я не разбираюсь.

– А, ну да, черный. Так вот, он приехал раньше и ждет меня. А я в тапочках. Даже в одной тапочке.

Тут Грачева сразила меня наповал. Знаете, что она сделала? Молча разулась и обула мою единственную тапочку.

– Вторая? – вкрадчиво осведомилась она.

– На лестнице, между первым и вторым.

– Ясно, что с деньгами делать?

– Ничего, Танюш, я все сама сделаю. Только, – оглянулась по сторонам: парочка любопытных бабушек внимательно следила за происходящим, точно в кинозале сидела, – только когда стемнеет, чтобы никто не застукал на месте преступления. Ты сейчас со мной не иди, ладно?

Подруга меня поняла (с этих пор я стала считать Грачеву практически на законных основаниях своей задушевной подругой – как известно, друг познается в беде) и, заговорщицки подмигнув, заныкалась за мусорным баком, а я, уже более уверенная в себе – как-никак в туфлях, хоть и тридцать седьмого размера, обутого на мой тридцать девятый, – прихрамывая, поковыляла навстречу своей мечте.

Мечта мне обрадовалась, но заметив, что я хромаю, тут же расстроилась.

– Что с ногой? – спросил он, едва мы тронулись с места.

– Да вот… мозоль натерла.

Минут через тридцать мы, въехав в Лугинск и поплутав по улочкам, влились в интенсивный поток машин, колесивших по широкому шоссе, которое и вывело нас к крупному зданию банка под названием «Филлиат».

– Как мы будем действовать? – схватившись за ручку двери и собираясь ее открыть, спросила я.

– Мы?.. Я полагаю, тебе лучше оставаться здесь.

– Почему?

– Во-первых, каждый шаг доставляет тебе боль, а я не хочу, чтобы тебе было больно. Во-вторых, помнишь, что мы решили относительно Федоткина? Что он может быть убийцей, – ответил Николай на поставленный им самим вопрос. – Следовательно, это может быть опасно.

Я ахнула, а Колька потянулся на заднее сиденье и извлек оттуда на свет божий кожаный дипломат.

– Что же мне делать, если ты не вернешься? – Я мастер на идиотские вопросы.

Принц идиотизм своей компаньонки по расследованию подметил еще вчера в лесу, потому уже не удивился, он всего-то выдал улыбку и стал меня подбадривать таким голосом, каким успокаивают маленьких детей, родившихся с синдромом Дауна. Так мне и надо.

– Не дрейфь, – говорил он, – я разработал вполне сносный план, так что вероятность летального исхода крайне мала. Я ненадолго.

Шутки я не поняла, а потому, едва заслышав про летальный исход, побледнела и приготовилась падать в обморок, но Николай засмеялся и, чмокнув меня в щеку, чем стабилизировал-таки душевное состояние своей подруги, вышел из машины и вскоре скрылся за двойной широкой входной дверью банка-конкурента.

Потекли минуты томительного ожидания. Говорят, нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Насчет догонять не знаю, а вот ждать… Время тянулось до ужаса медленно, и иногда мне, не знающей, чем себя занять, казалось, будто электронные часы автомобиля остановились, но потом я с изумлением обнаруживала, что смена зеленых цифр на табло хоть и редкая, но все же имеет место быть. Когда я совсем уже отчаялась придумать себе достойное занятие, в голову пришла простая, как веник, мысль: почему бы мне не вздремнуть? Встаю я в последнее время до безобразия рано, ко всему прочему почти ничем не подпитываю желудок, так что единственный оставшийся способ восстановления сил – это крепкий, здоровый сон. С этими раздумьями я устроилась в кресле поудобнее и… действительно заснула.

Снился мне, ничего удивительного, Колечка. Не спрашивайте, в каком виде, все равно ведь не скажу, сообщу только, что выглядел он потрясающе. Мы наслаждались обществом друг друга, когда он неожиданно приблизил к моему уху чувственные губы и возбужденно зашептал почему-то с громкостью сирены:

– Кому пирожки горя-а-чие? С повидлом и с капустой!

От внезапности я так и подпрыгнула и открыла глаза. Оказалось, что кричали наяву, а не во сне, потому что перед носом своим я могла сейчас наблюдать нечто круглое, черное, завернутое в невообразимый цветастый платок, которое стояло рядом с открытым в связи с непроходимой духотой почти до упора окном автомобиля, и оно снова предложило, на сей раз именно мне:

– Пирожок не желаете?

Сначала я вскрикнула от испуга, но поняла, что нечто является всего лишь головой смуглой круглолицей беззубой бабы, у которой наверняка имеются в наличии и руки с ногами, и туловище, на котором она, голова, и держится, и язык мой, обессиленный от хронических голода и невысыпания, помимо моей на то воли, взволнованно спросил:

– Почем?

– Двадцать рублей, – тут же получила я ответ.

Есть хотелось ужасно, и я сделала постыдную вещь: открыла чужой бардачок в чужой машине и, мало того, стала рыться в чужих вещах! Совесть этому препятствовала как могла, но руки сами по себе делали свое грязное дело, пока им, наконец, не повезло и они не нащупали кучку мелочи в углу. Отдав бабе двадцать целковых, я принялась жевать пусть и не горячий, как было обещано, но, тем не менее, тепловатый обед в виде пирожка с повидлом. «Нечто» двинулось дальше по улице, держа в обеих руках по огроменной спортивной сумке, а я, в два счета слопав пирожок, задалась естественным вопросом: сколько же я проспала? Ответ оказался неутешительным: судя по, к несчастью, несломанным часам, каких-то двадцать пять минут.