Сегодняшняя ночь обещала быть крайне беспокойной. Сомнения одолевали его. Мысли в голову приходили большей частью тревожные и волнительные, на грани отчаяния и безысходности.

Нечаянно прочитанные в письме Владыки Геннадия строки о том, что его считают главным еретиком в Москве и к нему относятся те страшные обвинения во всяческих нарушениях церковных устоев, таких важных для каждого жителя державы – от сирого нищего до высокого боярства, обожгли душу, словно выстрел заморской пищали, сковали разум холодным страхом не только за себя, но за жену, брата, малых детей, старых родителей. Что будет с ними? То, что половина обвинений – неправда и сущий вымысел, ничего не значит. Это письмо зачитают на церковном соборе в присутствии духовных пастырей от Суздаля до Соловецких островов, от Ростова Великого до бескрайней Югорской земли. Это будет сигнал для расправы над ним. Внезапно ему представились искажённые гневом лица старцев, игуменов и иереев монастырских, с которыми, защищая интересы государя, сталкивался он в недавней поездке по Руси-матушке. Кто защитит его? Кто вступится? Отец Алексей ушёл в лучший мир, где будет держать ответ перед Всевышним. Иван Чёрный бежал в Литву. Сын князя Патрикеева слишком молод. Елена Волошанка, вдова Ивана Молодого, обещала покровительство. Но как она сможет противостоять решению Собора? В лучшем случае, имя его предадут анафеме, в худшем… – об этом не хотелось думать – дни его будут окончены в казематах отдалённого монастыря от голода, холода или руки наёмного убийцы.

Мысль, что враги его будут торжествовать, а дело, которое он стремится осуществить – создание государства, где все жители будут равны перед судом праведным, вершить который будет справедливый царь, погибнет, леденила кровь.

Курицын поднялся, не дождавшись рассвета. День провёл сумбурно, каждую минуту ожидал, что вот-вот за ним придут стрельцы.

Вечером позвали к Великому князю. Государь сидел один, пребывая в большом раздумии. Постельничему велел не пущать никого, пусть сам турецкий султан или германский император будут стоять у порога. Долго молчал, наконец, нахмурившись, промолвил слово веское:

– Осудили еретиков новгородских. Мог и ты, Фёдор, быть среди них. Указывал Геннадий в послании собору, что ты главный зачинщик. Да велел я Зосиме имя твоё пропустить, когда будет зачитывать послание его.

На глазах Курицына навернулись слёзы, он опустил голову, чтобы не выдать минутную слабость свою. Поднял глаза на князя – будто и не было коварной слезинки. Вот тот, кого он боготворит на земле больше всего. Царь – естеством человек, властью же подобен Богу. Будет вершить он суд праведный, не глядя на сан, чин и звание.

Встал на колени, промолвил тихо:

– Я, государь, готов за тебя голову сложить.

– Знаю, знаю, поднимись, Фёдор, – Иоанн Васильевич подошёл к окну.

– Хотели казнить всех, да я заступился. Анафеме предали только новгородцев. Попа Алексея, царствие ему небесное, не упоминали. Не то забыли, не то простили. Повезло старику. В рай душа полетит. А вот попу Денису попадёт. Многие на него доносили. Знаешь, кого начальником еретиков назвали?

– Кого? – Курицын невольно вздрогнул.

– Захара-чернеца, – усмехнулся Иоанн Васильевич.

– Почему его? – удивился дьяк.

– А ты что? – рассмеялся государь. – Нешто хотел, чтобы тебя прославили? Нет, тебя в обиду не дам. Послужишь ещё.

В дверь постучал постельничий.

– Иоанн Васильевич, – обратился к государю. – Царевна Софья просит мёда откушать.

– Я что велел тебе, барсучья голова! – закричал Великий князь. – Прочь с глаз моих!

Дверь захлопнулась.

– Андрей, братец Софьи, прислал бочку мёду из Италии, – продолжил разговор Иоанн Васильевич. – Грозится приехать в гости. Чует душа, будет денег просить. А может, дочь хочет повидать. Я ведь простил мужа её, молодого князя Верейского-Белозёрского. Помнишь, Софья им на свадьбу без спроса ожерелье Марии Тверской из казны отдала? Хотел вернуть его, да не захотел он возвращаться.

– Как не помнить, государь, – подтвердил Курицын.

– Всё, что ни делается, с Божьей помощью происходит, – государь с задумчивым видом посмотрел в окно. – Я тогда обязал старого князя Верейского мне удел свой передать. Сейчас только братья мои, Андрей да Борис, с уделами остались. Да, чуть не забыл, – продолжил он. – Менгли-Гирей гонца прислал. Передаёт, что Золотая Орда ему угрожает, помощи просит. Посылай гонцов к братьям моим, пусть людей собирают. Поможем Менгли-Гирею, глядишь, он в ответ Литву пощиплет. А там много земель русских. Пора земли наших дедов под одну руку собирать.

– Ох, пора, Иоанн Васильевич. И с султаном турецким подружиться не мешало бы. Тогда морем из Венеции тысячу пищалей привезти можно. Пригодятся они против литовцев. Давно заказ готов, а вывезти не можем.

– Подготовь послание султану, – приказал Иоанн. – Завтра принесёшь, я почитаю. Чует моё сердце, дружбы с германским императором не получится, пользы от него никакой. Юрий Траханиот из Любека сообщает: дошли слухи, что Максимилиан с поляками переговоры ведёт.

На этом Великий князь беседу окончил и ушёл пить мёд. Постельничий отправился проверять дозоры вокруг великокняжеских палат. А Фёдор Курицын по дороге домой зашёл в Успенский собор и поставил свечку во здравие государя.

– Да не отвернётся от нас взор твой, Господи, – молился Фёдор Васильевич. – Прошу милости твоей. Дай, Господи, здоровья государю. Многие лета ему и деткам его. Укрепи волю его, разум и тело. Сильный государь – сильная держава!

В просторной светлице Софьи собралась вся большая семья Великого князя.

Старшая дочь Елена, девица на выданье пятнадцати лет, сидела у окна за чтением Евангелия. Её персона рассматривалась в качестве невесты для сына германского императора. Елена была горда вниманием, с нетерпением ожидала окончания переговоров, поэтому Евангелие долго оставалось открытым на одной и той же странице.