чреватый

опасностями, то есть мир, в котором нравственные проблемы иногда

становятся

главными. Кроме того, Он, как и ты, понимает, что мужество -- не просто

одна

из добродетелей, а форма проявления любой добродетели во время испытаний, то

есть в моменты высшей реальности. Целомудрие, честность и милосердие

без

мужества -- добродетели с оговорками. Пилат был милосерден до тех пор, пока

это не стало рискованным. Возможно, поэтому, что, сделав твоего

подопечного

трусом, мы выиграем столько же, сколько проиграем: он может узнать

слишком

много о себе. Есть, конечно, еще одна возможность -- не заглушать в

нем

стыд, а углублять до отчаяния. Это было бы грандиозно! Он решил бы, что

веровал и принимал прощение от Врага только потому, что сам не вполне

ощущал

свою греховность, а когда дело дошло до греха, который он осознал во

всей

его унизительности, он не мог ни искать Вражьего милосердия, ни

доверять

Ему. Но, боюсь, он достаточно хороший ученик в школе Врага

и знает, что отчаяние -- больший грех, чем все грехи, которые

его

породили.

Что же до самой техники искушений к трусости, тут все

просто.

Осторожность способствует развитию этого греха. Но осторожность, связанная с

работой, быстро становится привычкой, так что здесь от нее нет прока.

Вместо

этого тебе надо сделать так, чтобы у него в голове мелькали смутные

мысли

(при твердом намерении выполнить долг), не сделать ли ему что-нибудь, чтобы

было побезопасней. Отведи его мысль от простого правила: "Я должен

остаться

здесь и делать то-то и то-то" и замени рядом воображаемых ситуаций

(Если

случится А-- а я очень надеюсь, что не случится,-- я смогу сделать В,--

и,

если уж произойдет самое худшее, я всегда смогу сделать С). Можно

пробудить

и суеверия, разумеется, называя их иначе. Главное, заставь его

чувствовать,

что у него есть что-то помимо Врага и мужества, Врагом дарованного, и что

он

может на это опереться. Тогда всецелая преданность долгу начинает

напоминать

решето, где дырочки -- множество маленьких оговорок. Построив

систему

воображаемых уловок, призванных предотвратить "наихудшее", ты

создаешь в бессознательной части его воли убеждение, что

"наихудшее"

случиться не должно. В момент подлинного ужаса обрушь все это на его

нервы и

тело. и тогда роковой момент для него наступит прежде, чем он

обнаружит в

нем тебя. И помни, важен только акт трусости. Страх как таковой -- не

грех:

хотя мы тешимся им, пользы от него нет.

Твой любящий дядя Баламут.

ПИСЬМО ТРИДЦАТОЕ

Мой дорогой Гнусик!

Иногда я думаю, уж не решил ли ты, что тебя послали в мир для

твоего

удовольствия? Я узнал, что пациент во время первого налета вел себя

как

нельзя хуже, но узнал я это не из твоих неудовлетворительных сообщений, а

из

доклада преисподней полиции. Он все время очень боялся, что окажется

большим

трусом, и поэтому не испытывал никакой гордыни. Он, однако, сделал все, что

потребовал от него долг, а может быть, и еще больше. В твоем активе

лишь

вспышка раздражения против собаки, подвернувшейся ему под ноги, пара

лишних

сигарет и один вечер без молитвы. Что толку хныкать о трудностях? Если

ты

разделяешь идею Врага о "справедливости" и полагаешь, что нужно

считаться с

твоими

возможностями и намерениями, тебя можно обвинить в ереси.

Во всяком случае, ты скоро поймешь, что преисподняя

справедливость

чисто реалистична и ценит только результаты. Принеси пищу или сам

станешь

ею.

Единственная конструктивная часть твоего письма - та, где

говорится,

что ты все еще ожидаешь хороших результатов от усталости подопечного.

Это

неплохо. Но сами они тебе в руки не свалятся. Усталость может привести