В это время Катька Карнаухова зло усмехается и наклоняется к соседке по парте Маше Синицыной.

— Он хотел сказать «от этой грымзы», — шепчет девчонка.

— Знаете, как в былые времена наказывали за провинность? — продолжил нравоучение воспитатель советской школы. — Розгами, вымоченными в растворе соли…. И заставляли стоять в углу, на рассыпанном горохе по несколько часов. Жаль, что я не могу этого сделать… Ну, пусть ваши родители с вами сами разбираются. Назавтра, чтобы каждый из вас принес по десять стаканов, и давайте дневники: я вызываю родителей в школу. И не маячьте у меня перед глазами, а то я за себя не ручаюсь…

Мальчишки виновато плетутся к своей парте.

— Раз такое произошло, значит, воспитательная работа у нас не на должном уровне. Отныне, — учитель сделал небольшую паузу, — у нас в классе раз в неделю будет выходить специальная «стенгазета», где мы будем писать обо всем — и хорошем, и плохом, что будет происходить в нашем классе. Назначаю редколлегию из трех человек…

Учитель быстро пробегает глазами по классу.

— Иванов…

— А чего сразу Иванов? — недовольно отозвался мальчишка.

— А ты рисуешь хорошо, — ответил преподаватель.

— И еще…

Мужчина смотрит на очкарика, который читает какую-то книгу, явно не учебник.

— И еще …Ковальчук.

Мальчик по фамилии Ковальчук, вздрагивает, услышав свою фамилию, и поняв в чем дело, тоже выражает неудовольствие.

— А чего сразу Ковальчук?

— А ты умный очень, а от общественной жизни класса отлыниваешь, — насмешливо ответил учитель.

Затем мужчина переводит взгляд на Машу Синицыну, которая со скучающим видом смотрит в окно. Она наблюдает за прыгающими с ветки на ветку воробьями, завидуя их свободе.

— А редактором стенной газеты назначаю… Марию Синицыну, — в голосе учителя опять появились бархатистые нотки.

Маша Синицына поворачивает голову от окна, услышав свою фамилию.

— Надеюсь, ты не будешь возражать? — вкрадчивым голосом спрашивает учитель.

Маша Синицына, которой «это нужно» так же, как и всем остальным, поднимается с места.

— Я согласна, раз это нужно, — спокойно, скорее даже безразлично, говорит девочка.

— Вот это ответ нормальной ученицы. — И обращаясь к классу, добавляет, — берите с нее пример, бездари.

— Да, чуть не забыл, — спохватывается, — я хотел предупредить, что послезавтра после четвертого урока мы идем в театр на балет «Щелкунчик».

В кабинете «6-А» класса после последнего урока задержались ученики Иванов, Ковальчук и Синицына. Они готовят «критический» выпуск стенгазеты по поводу неблаговидного случая, произошедшего в их классе.

— Жрать как хочется, — сказал Иванов, рисуя карикатуру.

— Угу… И мне тоже, — отозвался Ковальчук, который абсолютно не принимал никакого участия в коллективной работе, демонстративно читая книгу.

Маша Синицына закончила писать, наконец, критическую «заметку» о плохом поведении мальчишек, укравших стаканы из школьной столовой. Отложив написанное, она посмотрела на Ковальчука, увлеченного книгой.

— Что читаешь?

— Про Шерлока Холмса…

— А… Я тоже читала. Мне понравилось.

Из дверей школьной столовой в коридор выходит классный руководитель. В зубах у него, как всегда, спичка. В руках — классный «Журнал», поверх которого лежит какая-то книжка. Он направляется к кабинету «6-А».

— Ну, как у нас дела, ребята?

— Я уже заканчиваю, — сказал Иванов, делая последние штрихи карандашом.

— Я тоже написала, как вы просили…

Классный руководитель просматривает заметку.

— Замечательно. И рисунок хороший… Вот только, ребята, хорошо бы придумать еще какие-нибудь стишки «с перцем», посмешнее, чтобы с двух слов было понятно, о чем речь… Вы подумайте, а я зайду минут через десять. И будем заканчивать…

Учитель выходит, оставляя озадаченных школьников.

— Сам бы и придумал, писатель, — зло сказал Иванов. — Жрать хочу — не могу…

Раздумывая, ученик, начинает рифмовать: «пацаны, стаканы» с ударением на последнем слоге.

Маша Синицына тоже задумывается, и что-то быстро пишет на листе бумаги.

Скучающий Ковальчук замечает забытую учителем книгу.

— Лучше бы «Журнал» забыл, воспитатель, — с досадой сказал он.

Ковальчук берет книгу, смотрит, кто автор.

— Куприн… Не — а, не знаю такого, — кладет книгу на стол.