— Я только два слова… Может быть, умру. В кармане печать комитета… Возьми. Деньги… и секретные

сводки… Передай там. Ух… Тяжело.

Раненый закрыл глаза. Гончаренко, исполняя его просьбу, тут же порылся в карманах платья, висевшего у

изголовья. Достал печать, сверток бумаг, деньги. Обшарив все карманы, он из бокового извлек груду темных

волос.

— Что это? — подумал Василий и вдруг вскрикнул: — Парик!

— Товарищ Драгин, это ваше?

Раненый с трудом открыл глаза.

— Мое.

Бешено заработала мысль Василия.

— Алексей Алексеевич! Кто вас подобрал раненого?

Но Драгин уже не отвечал. Он впал в забытье.

— Волосы те же… Цвет, длина, — шептал Гончаренко.

— Но нет, не может быть. Если бы она была с ним, то зачем ей улыбаться… Нет, это был другой. А если

это был он? Нет, нет. Но если да?.. Тогда какой же ты, Гончаренко Василий, подлец. Нет. Не может быть. Ведь

она улыбалась!

*

Сергеев и Баратова, прибыв в Б., остановились в номере той же гостиницы, где до своего отъезда в

Москву проживал поручик.

Обратный путь на юг пролетел, как минута счастья. Отдельный мягкий вагон, доставленный Викжелем в

распоряжение Сергеева, был заполнен переодетыми офицерами, московскими банкирами, промышленниками,

их семьями. От обыска и осмотра вагон был совершенно защищен подложным документом от Совета народных

комиссаров. С должностными лицами советской власти, попадавшимися на пути, вел переговоры один Сергеев.

Он имел при себе фальшивый мандат на имя уполномоченного Совнаркома Сергеевского Виктора

Терентьевича, едущего по особо секретным заданиям в Закавказье.

Все время дороги пассажиры мягкого вагона чувствовали себя, как дома. Тяжелые шторы на окнах

скрывали внутренний вид вагона. А в нем шел непрерывный кутеж.

Сам Сергеев находился в порыве безмерной страсти, как в забытье. Вино, болезненно-страстные ласки,

опять хмельная влага, горячее, напружиненное женское тело, выкрики, бессвязный лепет, волнующие стоны.

Временами Баратова напоминала ему большого дикого зверя, больного человеческой страстью. Ему все больше

и чаще доставляю нестерпимое, режущее мозг наслаждение до отеков мять, царапать мягкую, но упрямую

резину женских мышц. Он не встречал сопротивления. Даже напротив, Ирине Львовне, казалось, была приятна

эта физическая боль, и чем она была сильней, тем страстней отдавалась она.

Баратова в совершенстве знала искусство страсти и держала Сергеева все время в состоянии бесконечной

любовной жажды.

Были в дороге и дела. Но все они заключались в том, чтобы, по заранее выработанной инструкции, в

известных местах страны высаживать офицеров, снабжая их фальшивками, деньгами, и личным вооружением.

Это происходило главным образом на Украине, на Дону и Кубани. Полковник Филимонов, со сформированным

в Москве, штабом, высадился на станции Кавказской для следования в Екатеринодар и незамедлительной

организации там офицерского переворота.

*

— Ира, ты побудь одна.

— А ты куда, Витя?

— К английскому консулу. Есть дела.

— Значит, едем вместе.

— Но, Ира… Неудобно.

— Пардон. Я знаю, что делаю. Ты ведь, в сущности, мальчик и… Оставь, оставь. Ни за что не сумеешь

использовать все выигрышное положение.

— Но, положим.

— Никаких но. Я хочу, чтобы ты был не менее чем полковником.

Сергеев пожал плечами, внутренне довольный ее заботливостью.

— Как знаешь.

К консулу они прошли беспрепятственно.

— Чем могу служить? — спросил бритый джентльмен в пенсне.

Сергеев передал ему на клочке полотна мелко написанную путевку.

— Виноват, господа. Одну минутку.

Консул быстро вышел.

— Виктор, — прошептала Баратова. — Требуй больше денег. Требуй всего. Они пойдут на все.

— Молчи пожалуйста, Ира.

Пока шли минуты ожидания, Сергей взял в руки валявшуюся на столе газету. Это был номер “Вольного

Дона”.

Бросилось в глаза объявление:

ОТ ШТАБА БОЕВОЙ СТУДЕНЧЕСКОЙ ДРУЖИНЫ.

Дружинники, немедленно возвращайтесь в свои ряды. Немедленно беритесь за винтовки, чтобы итти на,