— Хорошо, а остальные?

— Люди Михаила.

— Я своих не отдам! — твердо заявил Первухин.

Бондарь налился темной кровью.

— Вы понимаете, генерал, что может…

— Понимаю, — отрезал Первухин, — но не отдам! В крайнем случае подсуну качественную дезу — «трупы» моих ребят, оказавших сопротивление и убитых «при попытке задержания». Кстати, там в вашем списке есть еще фамилии… это не мои люди.

— А чьи? — Бондарь остыл, надел очки и прочитал: — Парамонов, Горшин, Митина… Кто эти люди?

— Выясним, — небрежно бросил Ельшин. — Думаю, их-то как раз и надо будет передать чеченцам.

— Идите.

Генералы вышли, в приемной остановились у окна, Первухин закурил.

— Странно, что не сработала наша уловка — взвалить всю вину на «чистилище», — сказал Ельшин. — Хасан, что ли, прокололся… не понимаю.

— Генрих, я человек, в общем-то, незлобивый, — сказал Первухин, глотая дым и щурясь, — но предупреждаю: тронешь моих ребят — я твоего Хасана из-под земли достану! И тебе житья не дам. Так что подумай. — Он сильно затянулся, ловко бросил окурок в корзину под столом адъютанта Бондаря. — И сними свой «хвост» с меня, не то придется рвать с кровью. Адью.

Не глядя на Ельшина, начальник Управления спецопераций вышел из приемной, не отвечая на какой-то вопрос адъютанта. Генрих Герхардович задумчиво смотрел ему вслед. Потом встрепенулся и поспешил к себе. В кабинете его ждал майор Ибрагимов.

— Выяснил, кто был у меня на даче? — спросил Ельшин.

— Еще нет, — отвел глаза майор. — Ребята клянутся, что никого не видели и не слышали.

— Перекрыли подземелье?

— Так точно. Но тот, кто проник туда, отлично знал расположение телекамер и дежурного монитора. Непонятно только, что им было нужно, выше отметки «минус десять» они не поднялись.

Ельшин, который догадывался, что было нужно неизвестным взломщикам, делиться своими умозаключениями с подчиненным не стал. Ибрагимов знал о существовании подземного бокса со степенью защиты «четыре нуля», но даже не представлял, что там хранится.

— Твою голову затребовали чеченцы, — сказал Генрих Герхардович, наливая себе в стопку на два пальца коньяку, залпом выпил. — Ума не приложу, откуда у них данные по опергруппе.

Ибрагимов, привыкший к не раз ставившей его в тупик прозорливости генерала, промолчал.

— Ладно, это я выясню. — Ельшин говорил уверенно, однако в глубине его души уже поселился страх. Вчера он так и не смог вызвать Конкере, хотя файл вызова не пострадал: неизвестные диверсанты, свободно взломавшие защиту святая святых дачи генерала, включавшие (!) компьютер, память его не стерли. Генрих Герхардович представил, что могло случиться, сделай они это — кроме программы связи с Монархом он хранил в базе данных множество сверхсекретных документов, — и ему стало дурно. Он налил себе еще коньяку, потом сделал пару глотков прямо из горлышка, провел дрожащей рукой по лбу и сел за стол. Ибрагимов следил за ним молча, не выдавая своих чувств. Наконец коньяк начал действовать, и начальник Управления «Т» несколько ожил.

— Бери команду и езжай в Рязань. Задержишь там двух гражданских, они каким-то образом оказались в списке вместе с нашими парнями. Парамонов и Митина. Привезешь их сюда, живыми. — Ельшин поднял на майора остекленевшие глаза. — Живыми, понял? Я хочу выяснить, почему они фигурируют в этом проклятом списке. Ступай.

— Я хотел закончить сегодня с людьми Первухина.

— Позже. Я дам команду. Наблюдение с него сними.

— Но мы еще не вышли через него на Балуева. На квартире капитана нет и, похоже, не будет, скрылся.

— Оставь группу, может, появится. Первухина отпусти, пусть генерал отдохнет некоторое время.

— Есть, — безразличным тоном сказал Ибрагимов. — Все?

— Пока все, иди.

Майор вышел. Ельшин посидел немного в расслабленной позе и в три глотка осушил бутылку.

Напрягаясь так, что, казалось, вот-вот лопнут мышцы ног, и чувствуя, что не успевает, Тарас рванулся сквозь туго свистнувший воздух каминного зала к двум фигурам в коричневых плащах, нависшим над полураздетой женщиной в белом разорванном платье, но рука одного из убийц уже опустилась, вонзая в грудь женщины тускло сверкнувший кинжал, Тарас закричал… и проснулся от крика.

Подхватился, сел на кровати, глядя перед собой расширенными побелевшими глазами, упал навзничь обратно на постель. Припомнил лицо Елинавы, ее улыбку, мягкий, певучий говор и звонкий смех. Руки сами собой сжались в кулаки, но он заставил их разжаться и привычно нырнул в родник успокаивающей медитации, уже через минуту почувствовав себя лучше.

Сон, где Елинаву убивали наемники польского шляхтича Чемпуровского, которому она приглянулась во время посольского обмена в Грюнвальде — Горшин тогда служил начальником дружины русского посла Млынова, — уже давно не тревожил Тараса, так и не забывшего жену, и факт повторения сна говорил о каких-то грядущих переменах.