Шрифт:
Якоб ощущает внезапную слабость в ногах.
— Это зависит от причин и обстоятельств…
— А если это — сумасшедший клерк, который посылает поддельное письмо не к кому иному, как сегуну Японии, где угрожает эвакуацией Компании ключевого аванпоста, если не будут посланы двадцать тысяч пикулей меди в Нагасаки, меди, которую он предполагал продать сам: а зачем же еще ему заниматься подобным деянием?
— Двадцать лет тюрьмы, — отвечает ван Клиф, — будет самым мягким наказанием.
— Эту… — Якоб пристально смотрит на них, — …эту ловушку вы спланировали еще в июле?
— Надо всегда застраховаться от будущих разочарований. Я сказал вам — исчезните.
«Я вернусь в Европу, — прозревает Якоб, — не богаче, чем при отъезде».
Якоб открывает дверь кабинета и слышит голос Ворстенбоса: «Филандер!»
Малаец делает вид, что не подслушивал через замочную скважину.
— Хозяин?
— Приведи мне господина Фишера. У нас есть для него добрые вести.
— Я передам Фишеру! — кричит Якоб, обернувшись. — Почему бы ему не допить мое вино?
«Не ревнуй злодеям, не завидуй делающим беззаконие, — Якоб изучает тридцать шестой псалом. — Ибо они, как трава, скоро будут подкошены, и, как зеленеющий злак, увянут. Уповай на Господа и делай добро; живи на земле и храни истину…»
Солнечный свет наполняет комнату в Высоком доме.
Морские ворота закрыты до следующего торгового сезона.
Петер Фишер въедет в новое просторное жилье, положенное заместителю директора.
После пятнадцати недель стояния на якоре «Шенандоа» поднимет все паруса, ее моряки тоскуют по открытой воде и толстым кошелькам в Батавии.
«Не жалей себя, — думает Якоб. — Храни хотя бы свое достоинство».
Слышатся шаги поднимающегося по лестнице Ханзабуро. Якоб закрывает Псалтырь.
Даже Даниэль Сниткер в нетерпении ждет отплытия…
…по крайней мере, в тюрьме Батавии он насладится встречей с друзьями и женой.
Ханзабуро копошится в своей каморке за дверью.
«Орито предпочла заключение в монастыре… — шепчет его одиночество.
Птица на лавровом дереве выводит неторопливые трели.
…дэдзимской женитьбе с тобой». Шаги спускающегося по лестнице Ханзабуро.
Якоб беспокоится о своих письмах домой к Анне, сестре и дяде. Боится, что Ворстенбос отправит их прямиком в нужник «Шенандоа».
Ханзабуро ушел, осознает клерк, даже не попрощавшись.
Ложная весть о его позоре дойдет сначала до Батавии, а потом — до Роттердама.
«Восток, — скажет отец Анны, — показывает, какой у человека характер».
Якоб прикидывает, что весточку о нем она получит не раньше января 1801 года.
Каждый богатый, озабоченный похотью, прямой наследник своего отца в Роттердаме будет просить ее руки…
Якоб открывает Псалтырь, но слишком взволнован, чтобы читать Давидовы псалмы.
«Я честный человек, — думает он, — но посмотрите, к чему привела меня честность».
Выйти наружу — невыносимо. Оставаться здесь — невыносимо.
«Другие станут думать, что ты боишься показаться». Он надевает камзол.
Спустившись с лестницы, Якоб наступает на что-то скользкое, падает назад…
…и ударяется копчиком о край ступеньки. Он видит и чувствует по запаху, что поскользнулся на большой человеческой говняшке.
Длинная улица опустела, лишь два кули ухмыляются при виде рыжего иностранца и показывают рога, приставляя руки к голове, как делают французы, когда называют кого-то рогоносцем.
В воздухе роятся насекомые, рожденные влажной землей и осенним солнцем.
Ари Грот торопится к резиденции ван Клифа.
— Господин де 3. вызвал множество слухов своим отсутствием на проводах Ворстенбоса.
— Мы с ним уже попрощались, — Якоб неожиданно обнаруживает, что повар заступил ему дорогу — …раньше.
— Моя челюсть отпала вот досюда, — показывает Грот, — когда я услышал эту новость!
— Ваша челюсть, как я вижу, вернулась на прежнее место.
— Знач, будете отбывать свой срок в Высоком доме, а не там, заместителем. Как я понимаю, не сошлись во мнениях о роли заместителя директора, да — а?