— Неужто прошло три года? Кажется, лишь три месяца.

Пес перекатывается на спину, укладываясь головой на ступни хозяйки, как на подушку.

«Он хорошо знает эту историю, — думает Отане, — но простит, если я расскажу ее еще раз».

— Я думала, что она пришла за лечением, увидев ее обожженное лицо, но затем староста представил ее как «дочь известного всем доктора Аибагавы» и «акушерку, практикующую голландский метод», — словно он знал, что значат эти слова! Но затем она спросила меня, не могла бы я помочь ей советами по лечению травами при родах и — ой, я подумала, что мои уши обманывают меня.

Отане закатывает сваренное яйцо на деревянную тарелку.

— Когда она сказала мне, что для всех аптекарей и ученых в Нагасаки «Отане из Курозане» — это гарантия качества, я пришла в ужас от того, что мое скромное имя известно таким образованным людям…

Старая женщина собирает кусочки скорлупы ногтями, выкрашенными ягодами, и вспоминает, как вежливо госпожа Аибагава отпустила старосту и священника и как тщательно записывала все высказывания Отане. «Она писала так же хорошо, как любой мужчина. Интересовалась якумосо. «Размазать по разорванной промежности, — так я ей сказала, — и не будет воспаления, и кожа зарастет. Также заживляет соски, трескающиеся при кормлении грудью…» — Отане кусает сваренное яйцо, согретая воспоминаниями о том, как по-домашнему вела себя у нее дочь самурая, пока двое ее слуг ремонтировали козий загон и стену. — Ты же помнишь, как старший сын старосты принес обед, — рассказывает она псу. — Очищенный белый рис, перепелиные яйца, морской окунь, запеченный в листьях платана… А мы с тобой подумали, что попали во дворец принцессы Луны! — Отане приподнимает крышку чайника и бросает внутрь пригоршню мелко нарезанного чая. — Я говорила так много в тот день, сколько не говорила за весь год. Госпожа Аибагава хотела заплатить мне «деньги за обучение», но как я могла взять с нее хоть один сен? Тогда она купила у меня весь пустырник, но заплатила в три раза больше обычной цены».

Темнота перед ней шевелится и быстро превращается в кота.

— Где ты прятался? Мы говорили о первой встрече с госпожой Аибагавой. Она прислала нам высушенного морского окуня на Новый год. Ее слуга доставил его нам из самого города. — Закопченный чайник начинает пыхтеть, а Отане думает о второй встрече, во время шестого месяца следующего года, когда цвел белокопытник. — Она была влюблена в то лето. О-о, я не спрашивала, но она сама не удержалась и проговорилась о молодом переводчике с голландского языка из хорошей семьи по фамилии Огава. Ее голос дрогнул… — Кот поднимает на нее глаза, — …когда она произносила его имя. — Снаружи в ночи скрипят деревья. Отане наливает себе чаю прежде, чем закипит вода и листья станут горькими. — Я молилась тогда, чтобы они поженились и Огава-сама позволял бы ей приезжать в феод Киога, чтобы порадовать мое сердце, и ее второй приезд не стал бы последним. — Она отпивает чай, вспоминая день, когда новости добрались до Курозане по цепочке родственников и слуг: старший Огава отверг просьбу сына разрешить ему жениться на дочери доктора Аибагавы. Затем, на Новый год, Отане узнала, что переводчик Огава сделал предложение другой невесте. — Несмотря на такой поворот событий… — Отане шурует длинной палкой в очаге, — …госпожа Аибагава не забыла обо мне. Прислала шаль, связанную из самой теплой иноземной шерсти, подарок на Новый год.

Пес чешет спину, снимая зуд блошиных укусов.

Отане вспоминает летний приезд госпожи Аибагавы, как самый странный из трех ее посещений Курозане. За две недели до этого, когда цвели азалии, продавец соли привез в гостиницу Харубаяши известие, что дочь доктора Аибагавы совершила «голландское чудо» и вдохнула жизнь в мертворожденного ребенка магистрата Широямы.

— И потому, когда она приехала, половина деревни пришла к дому Отане, надеясь увидеть новые голландские чудеса. «Медицина — это знания, — объяснила селянам госпожа Аибагава, — а не чудеса». Так она сказала людям, и они поблагодарили ее, но разошлись разочарованными. Когда мы остались наедине, молодая женщина призналась мне, что этот год у нее очень трудный. Отец болеет, и, избегая упоминания имени переводчика Огавы, она невольно призналась, что ее сердцу нанесена глубокая рана. Правда, к хорошим новостям следовало отнести разрешение на учебу у голландского доктора на Дэдзиме, дарованное благодарным магистратом. Ну я, наверное, выглядела встревоженной… — Отане гладит кота. — …всеми этими историями о чужеземцах. Но она меня убедила, что голландский доктор очень хороший учитель и даже знаком с настоятелем Эномото.

Шорох крыльев доносится из трубы над очагом. Сова охотится.

Потом, через шесть недель, пришла самая ужасная новость за последние годы жизни Отане.

Госпожа Аибагава собиралась стать монахиней в храме на горе Ширануи.

Отане попыталась встретиться с госпожой Аибагавой в гостинице Харубаяши в ночь перед тем, как ее увезли на гору, но ни знакомство с ней, ни тот факт, что она дважды в год приносила в храм лечебные травы, не убедили монаха нарушить запрет на разговоры. Она даже не смогла передать ей письмо. Ей сказали, что в ближайшие двадцать лет новой сестре — монахине нет и не будет никакого дела до мирской жизни. «И что за жизнь, — гадает Отане, — будет у нее в том месте?»

— Никто не знает, — бормочет она, отвечая самой себе, — и это проблема.

Она вспоминает то немногое, что знает о храме на горе Ширануи.

Это духовный дом владыки — настоятеля Эномото, даймё феода Киога.

Богиня храма покровительствует плодородию вод и рисовых полей Киоги.

Никто, кроме учителей и аколитов ордена, не может ни зайти туда, ни выйти.

Этих людей около шестидесяти, а сестер — монахинь — порядка дюжины. Сестры живут в своем Доме внутри храмовых стен под надзором настоятельницы. По словам слуги гостиницы Харубаяши, женщины с такими изъянами кожи и тела, в большинстве своем, закончили бы свои дни в борделях, развлекая клиентов, а настоятель Эномото славится тем, что дает этим несчастным шанс на лучшую жизнь…

— …но, конечно же, — волнуется Отане, — не для дочери самурая — доктора…

— С обожженным лицом выйти замуж сложнее, — бормочет она, — но не скажешь, что невозможно.

Фактов мало, а потому множатся слухи. Многие жители деревни слышали, что бывшие сестры Ширануи получали дома и пенсии в награду за служение богине, но ни одна вышедшая на пенсию монахиня не останавливалась в Курозане, и ни один селянин никогда не говорил с ними. Бунтаро, сын кузнеца, который служит в охране Ворот — на — полпути в ущелье Мекура, утверждает, что учитель Кинтен учит монахов искусству убивать, и по этой причине храм закрыт для всех. Игривая служанка в гостинице рассказывала об охотнике, который клялся, что видел крылатых женщин, одетых монахинями, летающих над Голым пиком, вершиной Ширануи. Тем же днем свекровь племянницы Отане в Курозане заметила, что семя монахов такое же живое, как и у обычных мужчин, и спросила, сколько бушелей травы ангелов заказывал храм. Отане отрицала — и говорила чистую правду, — что приносила траву для вызывания абортов учителю Сузаки, и тут же поняла, что свекровь именно это и интересовало.

Селяне обмениваются слухами, но отлично знают, что искать реальные ответы — себе дороже. Они гордятся соседством с таким закрытым монастырем, и им платят за поставку продовольствия. А задавать слишком много вопросов все равно, что кусать руку дающего.

«Монахи, скорее всего, монахи, — надеется Отане, — а сестры живут, как монахини…»

Она слышит умиротворяющую тишину падающего снега.

— Единственное, — говорит Отане своему коту, — что мы можем сделать для госпожи Аигабавы — попросить Богородицу защитить ее.