Шрифт:
– За что ж ты его, Клим, а?
– Ей-богу, не я, – побледнел тот. – Я только утопил, чтоб не подумали чего. А его, видать, те двое убили.
– Какие еще двое?
– Да околачивались там двое, все расспрашивали, что да как. А ваш этот с ними потом болтал.
Шнырь переглянулся с Рельсой.
– Это да, – кивнул Рельса. – Там чинарики разные валялись, следы всякие и вот кепку кто-то обронил.
Рельса вытащил из кармана кепку и показал. Клим испуганно покосился на «улику».
– Твоя? – кивнул Шнырь на кепку.
– Не, – отчаянно замотал головой Клим.
– А глубоко там, где Бобер?
– Я дна не нащупал. Потому туды его и сбросил.
– Надо бы поднять Бобра, – задумчиво сказал Шнырь. – Завтра пошарим. Где эта зажигалка-то?
– Вот, – показал зажигалку Рельса.
– Верни. Все равно она теперь Бобру ни к чему.
Рельса нехотя вернул Климу зажигалку.
– А пока отведи гражданина в сортир. Там Помидор с Лешим авто сторожат. Пусть заодно и за ним присмотрят. И сняли бы вы эту форму. А то напялили… Как додики… Ну колеса, ну шкеры. Это я еще понимаю. А остальное-то? Ходите, как в цирке клоуны. Ну, пилотка-то тебе на кой хер?
– Так это, – смутился Рельса. – Фартово ж.
– Фартово – это, блять, кассу забомбить и не засыпаться. Или с биксами в Крыму отдыхать и у местных фраеров лопатники шарахать. А это не красиво… Это так. Ладно, надоели вы мне оба. Все. Не отсвечивайте.
Рельса кивнул и схватил Клима за ворот.
– Пошли, морда! На очке сегодня кемарить будешь.
– До свидания, – почему-то попрощался со Шнырем Клим.
Но Шнырь ничего ему не ответил. Он уже понял, что сгущаются тучи и надо уходить. Вопрос был только в спешности ухода. Натренированный за годы недоверия к людям нюх говорил, что уходить надо немедленно, то есть сейчас. Но сбор уголовников так и так займет время – не проще ли выждать пару часов?
Впервые в жизни Шнырь не прислушался к внутреннему голосу, решив дождаться первых лучей солнца. Впервые он ошибся.
Глава 35
В то время, когда Клим сидел в сортире под присмотром Помидора и Лешего, а отряд Трофимова и рота Криницына готовилась к штурму Невидова, Фролов ворочался на колючей соломе, пытаясь уснуть. Однако стоило измученному организму провалиться в глубокий сон, как все испортил Никитин.
Фролов не сразу понял, что его дергают за ногу. Наконец, вздрогнул и с трудом открыл слипшиеся глаза. Прямо перед ним была голова оператора. Его выгоревшие волосы просвечивал утренний зыбкий свет, образуя что-то вроде кривого нимба. Никитин стоял на лестнице и дергал Фролова за ногу.
– Да проснись же, Александр Георгич, бляха-муха!
Фролов, наконец, вырвался из цепких лап Морфея и откинул голову с тихим стоном.
– Как будто и не спал вовсе… Сколько время-то?
– Да черт его знает. Пятый час, вроде.
– Господи… Ну и рань… Что стряслось-то?
– Пойдем на местный аттракцион глянем.
– Какой еще аттракцион? – зевнул Фролов и потянулся, сладко крякнув.
– Тимоха пошел на пруд топиться.
– Чего это он? – удивился Фролов, окончательно проснувшись.
– Да это у него обычное дело. Горе от ума. Ходит топиться, и все тут. А местные его спасают.
– То-то он мне на днях все про самоубийство рассказывал. Но причина-то есть или так, от нечего делать?
– Да мастерил он там что-то, у него не вышло. А потом почитал энциклопедию медицинскую, решил, что болен. Одно к одному, короче. У тебя так не бывало, что ли?
– А у тебя что, бывало? – удивился Фролов.
– Пока нет.
– Ну и у меня нет.
– Значит, все впереди. Ну так как, идешь?
– Ну пошли, – пожал плечами Фролов и пригладил пятерней взъерошенные волосы. – Власть-то за ночь не переменилась?
– Да нет вроде, – ответил оператор, и его голова исчезла.
– Уже неплохо.
К пруду, где топился Тимоха, Фролов и Никитин шли быстро. Никитин насвистывал какую-то мелодию. Фролов молчал, чувствуя, что вслед за телом просыпаются и улегшиеся за ночь мысли.
«Вот иду я к какому-то пруду в какой-то деревне смотреть, как топится какой-то человек. И даже очень хороший человек. Поскольку я с ним пил и о жизни говорил. Но не чувствую я к нему никакого сострадания, хотя должен был бы. Может, правда, потому что я сам внутри пуст и даже к себе особого сочувствия не испытываю. А скорее, потому что, раз он топится не в первый раз, значит, это что-то вроде необходимого выпускания душевного пара, который давит творческого человека изнутри, срывая клапаны и взрывая котлы. В таком случае ему можно позавидовать, потому что мой пар выходит регулярной тонкой струйкой и даже накопиться не успевает».
У пруда уже толпились все невидовцы, включая баб и детей – видимо, аттракцион и вправду был всеобщим. Не видно было только Клима, хотя он, несмотря на свою природную независимость, всегда являлся на подобные деревенские сборища. На деревянном мостке, где бабы обычно стирали белье, стоял Тимофей, на шее у которого висел внушительных размеров камень. Тимофей молчал и исподлобья глядел на невидовцев. Со стороны это выглядело так, словно не он сам, а невидовцы приговорили его к смерти, навроде тех средневековых колдунов, которых бросали в воду с камнем на шее, а потом смотрели: если выплывет, значит, продался Дьяволу, а если утоп, значит, ошибочка вышла – хороший был человек. Выплывшего, естественно, все равно убивали – зря, что ли, время на проверку тратили?