В деревне в это время Тимоха суетливо натягивал брюки и отбрыкивался от причитающей жены, умоляющей мужа не мучить ее и не топиться. В соседнем доме от их криков проснулся большой Петр (как его называли односельчане, чтобы не путать с Петром маленьким, сыном большого Петра). Услышав шум ссоры у соседей, которые никогда не ссорились за исключением Тимохиных суицидальных депрессий, он приподнял голову и ткнул локтем спящую рядом жену.

– Че такое?! – запаниковала та спросонья.

– Тимоха щас топиться пойдет. Точно тебе говорю. Буди людей.

Через четверть часа невидовцы, зевая и на ходу натягивая брюки, юбки, туфли и прочую одежку и обувку, двинулись к пруду, что располагался на севере деревни. Там уже готовился к самоуничтожению Тимоха.

Тем временем партизанский отряд Трофимова и свежеукомплектованная рота майора Криницына начали наступление – каждый со своей стороны.

Трофимовцы первым делом наткнулись на Рельсу, который от нечего делать бродил по пригорку, выискивая дополнительные доказательства вины или невиновности Клима. Он был так сосредоточен на своих поисках, что не сразу заметил приближение врага (если слово «враг» здесь употребимо). Отряд же, в свою очередь, залег, ожидая приказа командира.

– Это че за немец такой? – шепнул Трофимов Кузьмину. – Китель и пилотка немецкие, а сам в штанах облезлых.

– Так я ж говорю, – не смутился Кузьмин. – Тут полдеревни – предатели.

Поразмыслив, Трофимов решил немного потянуть время – нечего поднимать шум раньше времени.

Солдат же, наступавших с северной стороны под командованием майора Криницына, тем более никто не заметил. Поскольку за эту сторону отвечал уголовник по кличке Губа, а он, еще с вечера перебрав самогона, заснул прямо у телеграфного столба в центре деревни. Так, не встретив на своем пути никакого сопротивления, в Невидове чуть раньше залегших в кустах партизан.

– Че-то тихо, – шепнул лейтенант Муха Криницыну, разглядывая пустынные улицы.

– В тихом омуте черти водятся, – ответил майор, смущенный, впрочем, тем, что на улицах и вправду не было видно ни техники, ни бронетехники, ни постов.

– Может, ушел немец-то, а? – спросил Муха.

– Может, и ушел. Наше дело – взять деревню. А есть в ней немцы или нет, нам без разницы.

В этот момент они заметили спящего у телеграфного столба Губу. На нем, как и на прочих уголовниках, была немецкая форма.

– А ты говорил «нет», – тихо сказал Криницын и приказал рядовым Мошкину и Кузнецову взять немца, но без лишнего шума.

Те осторожно направились к ничего не подозревающему Губе, выставив вперед штыки.

– Что-то небрит для немца-то, – сказал Муха. – И форма, как на пугале, сидит.

– Разберемся, – хмыкнул Криницын. – А ты, лейтенант, бери Захарченко, пусть он покажет, где у них тут комендатура. А потом начинайте обрабатывать дома.

– Языков брать?

– Ну, это как получится. У меня приказ деревню освободить. Так что патронов можешь не жалеть.

Муха кивнул майору и повел за собой большую часть роты.

Тем временем Трофимов решил, что ждать дольше нечего. Рельса бродил туда-сюда и уходить явно не собирался. Трофимов жестом приказал одному из Дергуновых «снять» немца, поскольку Дергунов-младший считался в отряде лучшим стрелком.

– Как снимем этого, сразу бегом вперед, – сказал Трофимов остальным.

Дергунов приладил к плечу деревянный приклад винтовки и стал целиться. Снять такую малоподвижную мишень показалось ему делом плевым, однако эта уверенность его и подвела. В тот момент, когда его указательный палец начал медленно, но верно давить на спусковой крючок, Рельса вдруг радостно вскрикнул и резко нагнулся – видимо, нашел какую-то важную улику. Дергунов не сумел в последнюю секунду сдержать крючок. Механизм пришел в действие, и раздался выстрел. Рельса почувствовал, как что-то чиркнуло и обожгло правое ухо. Обладая большим опытом в делах, где на кону стояла жизнь, он не стал терять время и озираться, а сразу рванул в сторону деревни, крича на ходу что-то про шухер. Дергунов выстрелил ему в спину, но снова промахнулся.

– Эх, блять, Дергунов, – выругался Кантюков. – Вильгельм Телль хренов.

– Вперед, ребята! – крикнул Трофимов, и партизаны, вскочив на ноги, побежали к пригорку. Последним бежал хромой Кузьмин.

Спящий у телеграфного столба Губа, хоть и выпил с вечера, но сон имел чуткий. Услышав выстрелы, он дернулся и открыл глаза. В паре метров от него стояли два красноармейца, один из которых сжимал в руке нож. За их спинами виднелись еще солдаты, наблюдавшие за этой сценой издалека. Спросонья разбираться, в чем дело, Губа, ясное дело, не стал.

– Аа, обложили гады! – завопил он и быстро передернул автомат. После чего, не целясь, полоснул перед собой стрекочущей очередью.

Мошкин и Кузнецов приняли на себя большую часть пуль и тут же рухнули на землю. Зацепило и нескольких солдат, стоявших сзади. Остальные оказались явно не готовы к такому повороту.

Воспользовавшись смятением солдат, Губа молнией метнулся к ближайшему плетню с воплем: «Шухер, пацаны! Тикаем!» Сиганул через изгородь и исчез.

– Вперед! – зычно выкрикнул Криницын и побежал за Губой.