У дома Гаврилы по-прежнему стояла их казенная «эмка». Только теперь она была изрешечена автоматной очередью. Позади нее, раскинув руки, лежал молодой парень. Судя по одежде, не военный. Левая нога у него была неестественно изогнута и оголена до колена. На колене виднелась окровавленная повязка. Похоже, он был до этого ранен в ногу – вряд ли он стал бы перевязывать ногу в пылу сражения. Напротив забора Серафимы, раскинув руки, лежали трое мертвых красноармейцев. А неподалеку, сплетясь в последней рукопашной, Кулема, а на нем могучего телосложения солдат. У солдата из перекошенного рта неспешными толчками капала черная кровь, заливая лицо лежащему снизу Кулеме, а в животе торчал нож – видимо, Кулема успел перед смертью пырнуть противника. У самого же Кулемы были выпучены глаза, которые особенно страшно выглядели на залитом черной кровью лице. Так в обнимку и отправились на небо.

Во дворе бывшей комендатуры, а ныне снова Климова дома, лежали присыпанные рыхлой землей Помидор и Леший. Неподалеку, коптя воздух черным дымом горящей резины, лежал опрокинутый мотоцикл. Рядом виднелась небольшая воронка от взрыва гранаты. Грузовик, однако, стоял нетронутый.

У калитки лежал растерзанный автоматной очередью труп Шныря. Похоже, Шнырь даже не успел толком одеться со сна. На нем была только майка и брюки. Из штанин торчали худые босые ноги. Короткостиженые волосы Шныря были усеяны мелкими осколками, отчего голова его как-то неестественно весело поблескивала на солнце, словно была украшена драгоценными камнями. Рядом с трупом стоял Клим и нервно приговаривал, покачивая головой: «Дела…»

Только сейчас Фролов вспомнил, что Клима не было на пруду. Похоже, это вспомнил не он один. К Климу мгновенно бросились с расспросами. Но почти тут же отпрянули – от Клима за версту несло дерьмом.

– Че это ты, Клим? – спросил Сенька Кривой, поморщившись, от чего его лицо стало еще более кривым. – Обосрался, что ли, от страха?

– Сам ты обосрался, – обиделся Клим. – Прятался просто.

– В говне? – удивился Сенька.

– Да подожди ты с говном-то, – оборвала Сеньку Лялька.

Клим почесал затылок.

– Да что я мог видеть? Я ж в сортире всю ночь проторчал. Посадил меня под замок главный ихний. Потом слышу голоса и шум. Спрашиваю у этих, что меня сторожили: «Че там?» А они говорят, что ваши, мол, деревенские на пруд потянулись. Ну, я сразу понял, что Тимоха топиться пошел. А через полчаса такое началось. Сначала шандарахнуло где-то, а потом рядом началось, а потом стрельба пошла. Все орут, кричат. Я, не будь дураком, в очко и нырнул. И правильно сделал. Вон как сортир-то разнесло. Одни щепы остались.

– М-да, – хмыкнул Михась. – По уши в говне сидючи и вправду хрен два что увидишь. Иди помойся что ли. А всем остальным такой наказ. Чтоб пошли домой и принесли по лопате. А я свою телегу подкачу. Будем трупы собирать. По такой жаре они вмиг вонищу до небес подымут.

– Это что ж такое? – возмутился Ленька. – Они тут помирать сотнями будут, а мы их всех хорони?

– Ты вопилку-то свою замуруй, – цыкнул на него Михась. – Люди все-таки. А людей хоронить положено. Это они пусть друг дружку в болоте топят. А у нас свои законы. Без власти мы теперича. Ну и слава богу.

Он повернулся к церкви и перекрестился. К удивлению Фролова, следом повернулись и все остальные. И тоже перекрестились.

А Никитин наклонился к Фролову и прошептал горячей скороговоркой:

– Сегодня вечером самое время для побега. Власти никакой. Гуляй не хочу. Грузовик целый. А то, сам понимаешь, не ровен час, опять кто-то придет.

– Хорошо – кивнул Фролов.

На самом деле бессмысленного кровопролития можно было бы избежать, если бы не злая шутка судьбы.

Кузьмина, раненного в ногу, командир отряда Трофимов сначала «списал» – сказал, чтоб тот с Ольгой и Настей в лесу оставался. Предложение было, конечно, заманчивым (практически наедине с Ольгой – редкая удача), но Кузьмин был горяч и боялся обвинений в трусости. Тем более что в этом направлении уже пару раз намекнул летчик Кантюков, считавший, что Кузьмин провалил боевое задание и просто сбежал, напоровшись на первый пост. В итоге хромающий Кузьмин отправился вместе с отрядом на операцию.

В то же время майор Криницын считал, что раненого Захарченко следует отправить в тыл, поскольку пробитое кузьминской пулей плечо начало гноиться, а никаких лазаретов в округе не было, да и быть не могло, поскольку вокруг были только немцы. Но Захарченко упрямо твердил, что пойдет в бой, пусть даже и ползком, и Криницын, скрепя сердце, уступил.

В пять утра отряд Трофимова и рота Криницына, не подозревая о существовании друг друга, подошли к окраине Невидова. Отряд – со стороны Лысой опушки, рота – чуть севернее, со стороны Кривой сосны.