— Для прабабки — коровы нужны были две, а для меня — «Мерседес» один…

— …Ну и что же, по-твоему, означает — выйти замуж? — Я не случайно свернул на брачную тропинку, потому что меня самого до сих пор брак — проблематичный институт.

— Выйти замуж?

Это… — вновь заблудилась в мыслях девушка. Впрочем, нашлась она довольно быстро:

— Это секс, но только с обедами.

— И что же тогда — муж? — я спросил не случайно, потому что, трижды побывав мужем трех разных женщин, что такое — быть мужем, кажется, так и не понял.

И получил ответ, претендующий за здравый смысл:

— Муж — это тот, кто думает, что он умнее жены.

Постепенно я стал понимать, что иногда с этой девушкой серьезным было быть смешно.

Но смешным нужно быть очень серьезно — постоянно:

— И — что ты будешь с мужем делать?

— Как что?

Человекаться…

…Как-то вышло так, что я постепенно перехватил инициативу в нашем разговоре, но Злата, довольно безлукаво, попыталась вернуть наш обмен словами в удобную для себя колею:

— Вспомните.

Вы-то сами женились только на девственницах.

А теперь — все по-новому, — сказала она, попытавшись продемонстрировать и свою, и поколенческую продвинутость в современных человеческих отношениях.

Меня не смутило то, что мы заговорили о сексе, ведь в принципе мы говорили о любви.

А в любви неприятие секса, по-моему — это любовь, сданная в складской холодильник.

И в ответ я улыбнулся, хотя и задумался: «Дело в том, что я не помнил того, хотел ли я, чтобы моя первая жена оказалась девственницей.

Наверное, я уже в таких годах, когда нормальным является не только многое помнить, но и что-то уже забыть.

В моем же нынешнем возрасте встретить женщину-девственницу было бы просто глупо — не хватало мне еще учить кого-то уму-разуму на диване». — И, видя мое молчание, Злата повторилась:

— Теперь все по-новому, — и, видимо, посчитав, что, для того, чтобы пролилипутить мое поколение, этих слов мало, тут же добавила:

— Вы хоть понимаете, что такое — новое? — И я ответил ей:

— Новое — это то, что заставляет людей дорастать до себя…

— … Уж не знаю почему, но сейчас девственниц уже и не бывает.

И как вы думаете — отчего? — говоря это, она, только думала, что пожарит мои мозги — ответ мне был очевиден:

— Наверное, оттого, что они больше никому не нужны…

…После этих слов мы почти синхронно улыбнулись, глядя друг дружке в глаза.

— А вы мне, Петр Александрович, нравитесь. — Мне были приятны слова Златы, которой, как я уже заметил, нравилось далеко не все.

Невелика честь нравиться тому, кому нравится все подряд.

— Спасибо, Злата, мне это приятно, — я говорил искренне, потому что человек — это то, чем он кажется тем, кто рядом с ним.

— А знаете, чем вы мне нравитесь?

— Чтобы мне не гадать, скажи сама.

— Вы — не зануда.

Вы не стали поучать меня.

Не стали, например, говорить, что мне нужно учиться. — После этих слов девушки, мне пришлось продублировать улыбку:

— Я просто не успел это сделать.

А учиться тебе, конечно, нужно.

— Зачем?

Можете мне сказать?

Только не абстрактно, а конкретно.

— Могу, девочка, могу, — вздохнул я:

И конкретно, и абстрактно.

— Ну и скажите? — Злата уставилась на меня своими глазищами, а я понял, что вступил на тонкий лед.

Я почувствовал, что, если сейчас, в нескольких словах, не сумею привести аргументы, которые будут аргументами не только для меня, но и для нее, все то, что можно было назвать хрупким авторитетом, который я создавал в течение многих, до сих пор произносимых мной слов, в глазах этой девочки рухнет.

И я больше не сумею собрать осколки.

— Абстрактно — студенческая жизнь — очень веселая и приятная часть жизни вообще.

И тебе не стоит лишать себя этой части жизни.

А конкретно — это век — будет веком образованных людей.

Будет, — сказал я.

Потом подумал — стоит ли добавлять: «Пусть даже не в нашей с тобой стране…», — и не добавил.

Не знаю, во что я больше верил: в свою большую страну или в эту маленькую девочку…

— … Зачем, по-вашему, люди учатся?