Борис резко пожал плечами, словно его передернуло, и проворчал:

— Заметил кровь только что, а когда появилась не знаю.

Нервно взъерошив волосы, он вдруг матюкнулся и забегал по комнате, рассеянно бормоча: «Черт, черт, черт…» Казалось, он вообще забыл про сестру.

Евдокия видела, что брат не в себе, но задавать вопросы уже опасалась, поскольку боялась нарваться на грубость. Она, с изумлением глядя на Боба, усердно припоминала когда он так грубо ругался в последний раз, если вообще так ругался — память что-либо подобное предоставлять не спешила.

Боб бегал по комнате — растерянная Евдокия стояла — и все было бы ничего, когда бы не те ковры, которые дома остались, мокрые и недомытые. Из-за них-то она и не выдержала.

— Боб, зачем ты меня позвал? — в конце концов спросила она.

Брат резко остановился, глянул на сестру совершенно безумным взглядом и прошептал:

— Ты только не пугайся, Дуняша, но я, кажется, знаю кто настоящий маньяк.

От слов его Евдокию словно током прошило.

— Кто? — выдохнула она и присела на кончик стула.

Боб зловеще и с пафосом прогремел:

— Я-яяяя!

— Ты-ыыы?!

— Я! Я! Я! — с гордостью подтвердил Борис и растерянно тут же спросил: — Дуняша, как мне быть? Я только с тобой могу посоветоваться. Что теперь предпринять? Может, ты знаешь?

Разумеется, Евдокия не знала. Заявление брата страшно подействовало на нее: ноги задрожали, в глазах потемнело, в ушах зашумело. Она хотела много сказать, много спросить, но слова все в горле застряли. Евдокия только мычала.

Борис, не замечая ее состояния, схватил сестру за руку и потащил ее в спальню.

— Сейчас я тебе покажу, — приговаривал он, торопливо и нервно открывая дверь шкафа, — сейчас ты увидишь.

Через мгновение в руках у него оказался нож:

— Ну что?! Видишь! Кто после этого я?!

Евдокия ахнула и отшатнулась, а Борис на нее наступал, грозно помахивая точно таким же ножом, какой она видела у Ирины, у Майи, в кладовой…

— Где ты взял его? — закричала она, с ужасом пятясь от брата. — Где ты взял? Я все ножи закопала! Все! Не оставила ни одного! Как ты нашел?

Борис остолбенел:

— Что ты закопала? Где?

Евдокия опомнилась, но было поздно. Брат заставил ее сказать — не все, но кое-что. Не решаясь поминать Пенелопу, она призналась, что нашла в чулане сундук, а в нем оказались ножи.

— Ножи? Одинаковые? И один из них был у Ирины? — нервно спросил Борис.

— Да, все ножи одинаковые, — кивнула она. — И у Майи мы с Евой видели точно такой же нож.

Боб ответил:

— Я в курсе, Ева рассказывала, а дальше-то что? Что с теми ножами?

Евдокия пожала плечами:

— А ничего, я удивилась и на всякий случай от них избавилась: отнесла вечером в сквер и под липою закопала.

— Зачем? — удивился Борис.

— А зачем их в доме хранить, когда милиция точно такой же нож достала из жертвы маньяка?

— Так и было! — воскликнул Боб. — Точно, как я забыл?! И все это лишний раз мне доказывает, что я и есть тот самый маньяк!

— Да ничего это не доказывает! — пришла в себя Евдокия и, волнуясь, подумала: «Надо бы про Пенелопу брату признаться, чтобы он напраслины на себя не возводил».

Но Борис ей не дал и рта раскрыть: размахивая страшным ножом, он потащил сестру в коридор, с пафосом восклицая:

— Я! Я маньяк! Дуня! Это ужасно!

Его состояние Евдокию пугало: она знала, что болезнь обострилась, что брат фантазирует, что надо Ленечку вызывать и вязать Боба, и пичкать лекарством, уколы колоть…

— Вот, посмотри! — возбужденно кричал Борис, подтаскивая сестрицу к вешалке и остервенело запуская руку в карман своей куртки. — Вот оно, доказательство! Видишь флакон?

Евдокия, ломая голову как бы его остановить, ласково подтвердила:

— Вижу, мой дорогой, вижу. Это флакон.

— А знаешь, что в нем?

— Что, мой родной, что в нем?

— Прекрати разговаривать со мной, как с приболевшим ребенком! — взбесился Борис. — Здесь кровь! полный флакон крови! Или краски! Черт возьми! Откуда это в моем кармане? Теперь ты понимаешь?

Евдокия с испугом призналась:

— Не понимаю.

— Это я капал кровь! Это я пачкал клавиши!

— Зачем? — пятясь, спросила она.